К тому же майор прекрасно понимал, что он не подготовлен к длительной работе в тылу, как не подготовлена и сама эта невесть кем разработанная операция. На вопрос: «Кто её, операцию эту, запланировал и кто в военной разведке или НКВД будет её курировать?» — подполковник Ярцев ответил до грубости нервно: «Это без тебя решат! Твое дело выполнять приказ!»
…Сейчас, услышав согласие майора, барон победно улыбнулся. И не только потому, что отказ Гайдука ударил бы по его самолюбию. Дело в том, что он уже видел всю эту историю с вербовкой майора НКВД, начальника службы безопасности секретной базы «Буг-12», отдельной главой своей будущей книги. Несмотря на гриф «секретного психологического исследования», читаться та должна была, как захватывающий приключенческий роман.
— Под вашим командованием пленные, — неохотно возвращался барон из творческих мечтаний в реалии бытия «Буга-12», — в течение трех часов обязаны полностью подготовить аэродром к приему германских самолетов. А сейчас, — он выждал, пока с ловкостью факира Лансберг ухватит «лесничего» за седеющий загривок и приставит нож к глотке, — вы поведете нас в штабные подземелья, которые, как я предполагаю, могут быть заминированы. Не слышу жизнеутверждающего ответа…
— Да поведу-поведу, — яростно прохрипел новоявленный помощник коменданта. — Куда мне теперь деваться? Будьте вы все прокляты — и те, и эти!..
— Какая черная неблагодарность! — артистично покачал головой барон. — Почему вы проклинаете «тех», то есть коммунистов, понятно. А вот «этих», нас-то, за что?
И фельдфебель Зебольд, обожающий подобные сценки, устраиваемые «первым психологом войны», тут же подыграл ему, скорбно возводя руки к небесам:
10
Вернувшись после посещения эскадронной коновязи, располагавшейся в степной долине, старшина застал девушку за странным для нее занятием: перебегая от одной хозяйственной постройки к другой, укрываясь то за сеновалом, то за стволами деревьев, она имитировала участие в бою. Понятно, что это была игра, однако в руках у Евдокимки поблескивал под лучами предвечернего солнца настоящий кавалерийский карабин, который перед каждым холостым выстрелом она вскидывала, передергивая при этом затвор. Оружие недавно было подобрано старшиной у железнодорожной станции, где, во время бомбежки, полегло несколько казаков; тогда же привел он в усадьбу Гайдуков и осиротевшего коня.
— А, чтобы по-настоящему, боевыми патронами, стрелять когда-нибудь пробовала? — поинтересовался Разлётов, сходя со своего вороного.
— Так ведь здесь нет ни одного патрона.
— Карабин этот не заряжен, ты права. Разрядил я его, как и положено. До этого, спрашиваю, стрелять приходилось? Во время военной подготовки, скажем?
— Не приходилось. И карабин вы зря разрядили. Вдруг сюда прорвутся немцы, с чем воевать?
— Ты-то здесь при чем?! — мрачно проворчал эскадронный старшина. — Воевать пока что есть кому и есть чем.
Разлётов повернулся, чтобы уйти, но Евдокимка сумела остановить его:
— Как же со стрельбой, товарищ старшина? — иронично напомнила она. — Только по-настоящему, боевыми.
— В обойме оставалось три патрона. Еще два из личного резерва добавлю. Для начала — хватит. Кстати, карабин этой системы — переделка с обычной трехлинейки, так что любой винтовочный патрон для него сгодится.
— Вот это уже мужской разговор.
— Совсем ошалела девка! — эскадронный старшина пожал плечами. — Ладно, садись в седло, отъедем, чтобы всех стрельбой не переполошить.
Через какое-то время они уже спускались в Волчью долину, где на склоне росла старая, короедом иссеченная липа. Разлётов несколько раз заставил Евдокимку наполнить, опустошить и снова наполнить патронами обойму, затем раз пять, словно новобранца, принудил вставить обойму в магазинную коробку карабина. И только тогда, научив, как правильно держать оружие и целиться, позволил сделать первый выстрел.
Тот оказался настолько неудачным, что Евдокия едва не выронила карабин.
— Да, рядовой необученный, стреляешь ты лихо, — иронично покачал головой эскадронный старшина, и тут же посоветовал покрепче прижимать приклад к плечу.
Учителем он оказался хорошим. После нескольких занудных упражнений «прижать — отставить, прижать — отставить», три последующие пули девушка уверенно вогнала в ствол дерева.
— Пусть этот карабин будет моим, — попросила казачка, когда, опустившись на колено, освободила обойму от последнего патрона.
— Передавать оружие гражданским лицам не имею права, — сухо ответил старшина.
— Не сегодня завтра здесь появятся немцы; кто станет интересоваться, куда девался карабин одного из погибших кавалеристов? И потом, вы не передавали оружие, просто я сама изъяла его для нужд будущих партизан-подпольщиков. Ведь наверняка все будет происходить так, как происходило в Гражданскую — подпольщики, листовки, партизаны, диверсии на железной дороге. Надо же как-то с врагом бороться.
— Ну, может быть, мы еще остановим его… — неуверенно произнес старшина, взбираясь в седло.
— Именно в это все и верили, что на Южном Буге остановите. Но я сама слышала, как вчера у лазарета раненые говорили, что немцы уже на левом берегу его и приближаются к Ингулу, нашей маленькой речушке, где… — не договорив, девушка безнадежно махнула рукой.
Разлётов подождал, пока Евдокимка тоже окажется в седле, и мрачно пробубнил:
— Ладно, пусть карабин будет у тебя. Две обоймы для него найду. Да только боже упаси тебя оставаться в поселке!
— Отец тоже настаивает, чтобы мы уходили отсюда. Куда-нибудь подальше, в тыл, на восток…
Старшина с грустью посмотрел вдаль, туда, где располагалась железнодорожная станция, откуда давненько не доносилось паровозных гудков и за которой открывался пологий склон степной возвышенности.
— И правильно отец делает, что в тыл отправляет, — проговорил он, не отрывая взгляда от этого степного пейзажа. — Слишком уж ты хороша собой. Не ко времени, прямо скажем, хороша…
— Что значит: «не ко времени хороша»?! Скажете тоже…
— Да потому что в войну всякая красота — не ко времени. Только не дай тебе бог познать, что на самом деле на войне значит «не ко времени».
— Не настолько уж я и хороша. Мне в школе говорили, что внешность у меня «мальчуковая». Подруга моя, Томка, на весь класс однажды так и объявила: «Стрижку тебе «под Котовского» — и в новобранцы!»
Старшина приблизился к Евдокимке так, что оказался с ней стремя в стремя; прищурил взгляд, очевидно, прикидывая, как она станет выглядеть, когда дело действительно дойдет до стрижки «под Котовского», и рассмеялся.
— Суровая у тебя подруга, — признал он, думая при этом о чем-то своем. — «Под Котовского — и в новобранцы», говоришь? А что?.. Бойца женского полу признал бы в тебе не каждый и не сразу.
