Боль и стыд терзали меня.
Мое замужество было равносильно вдовству с рождения. Я видела мужа всего раз, на свадьбе, я жаждала любви, но жажда эта не была утолена. Этот незнакомый господин взволновал мою душу. Так от камня, брошенного в глубокие воды, по зеркальной поверхности расходятся круги.
С этой минуты я чувствовала себя еще более несчастной. Я проклинала судьбу за то, что родилась женщиной, презирала себя за свою нескромность и очень страдала.
Придя на кухню, я вдруг подумала, что уже видела где-то этого господина. Тогда я вернулась и, спрятавшись за дверью, стала разглядывать его.
«Он!» — пронеслось у меня в голове.
Между тем Рамрам-бабу велел подавать следующее блюдо. На этот раз я убедилась в том, что гость обратил на меня внимание.
— Передайте вашей кухарке, Рамрам-бабу, — сказал он, что кушанья ее превосходны.
— Да, она отлично стряпает, — ничего не подозревая, согласился хозяин.
«Неплохо бы зажарить твою голову!» — разозлившись, подумала я.
— Странно, — продолжал гость, — но в вашем доме некоторые блюда готовят так, как у нас.
«Он!» — повторила я про себя.
Несколько соусов я действительно приготовила так, как принято в наших местах.
— Возможно, — отвечал Рамрам-бабу, — наша кухарка нездешняя.
— Откуда вы? — улучив удобную минуту, спросил гость, глядя мне прямо в глаза.
Я растерялась, не зная, ответить мне или промолчать. Потом решила ответить, но сказала неправду. Зачем я солгала, ведомо только тому, кто сотворил женщину коварной и лукавой.
«Правду успею сказать, — подумала я, — а сейчас нарочно скажу другое. Посмотрим, что будет». И я ответила:
— Я родом с Черного озера.
Гость вздрогнул, помолчал немного и тихо спросил:
— С какого Черного озера? Разбойничьего?
— Да.
Больше он ни о чем не спрашивал.
А я продолжала стоять с подносом в руках, совсем позабыв, как полагается вести себя служанке. Забыла я и о том, что только что раскаивалась в нескромности. Гость ел уже без прежнего удовольствия.
— Ешьте, Упендра-бабу, — угощал Рамрам Дотто.
Вот и все, что мне нужно было услышать! Упендра-бабу! Я еще раньше поняла, что гость не кто иной, как мой муж!
Вернувшись на кухню, я бросила поднос и опустилась на пол. Невыразимая радость переполнила мою душу.
— Что там случилось? — раздраженно крикнул Рамрам Дотто, услыхав, как грохнул об пол брошенный мною поднос.
Глава двенадцатая
ХАРАНИ ПЕРЕСТАЕТ СМЕЯТЬСЯ
С этой главы мне часто придется упоминать о моем муже. Может быть, несколько умных читательниц составят комитет и, посоветовавшись, решат, как мне величать его. Ведь когда я пятьсот раз подряд повторю слово «супруг», читателям станет тошно! А может быть, по примеру некоторых, называть мужа по имени, Упендро, или разбросать по всему повествованию «повелитель моей жизни», «возлюбленный моей души», «господин судьбы моей», «властелин моего сердца», «тот, кто мне дороже жизни»?
Увы, в языке нашей несчастной родины не найти достойного обращения к тому, к кому приятнее всего обращаться, кого ежеминутно хочется окликать! Одна моя подруга называла своего мужа «бабу», словно была не женой, а служанкой, но это не доставляло ей особого удовольствия, и она, отчаявшись, стала называть его по имени, Бабурам. Я же, пожалуй, поступлю так, как мне захочется.
Итак, швырнув на пол поднос, я сказала себе:
«Всевышний помог мне найти мое сокровище, и я не вправе снова потерять его из-за ложной стыдливости».
И я встала на таком месте, чтобы каждый, кто пойдет с женской половины во внешние покои дома, мог заметить меня, если, разумеется, очень этого захочет.
«Он будет взглядом искать меня, — подумала я. — Если же нет, значит, я совсем не разбираюсь в мужчинах, хотя мне скоро двадцать лет».
Надеюсь, читатели простят мне мою откровенность.
Я стояла, откинув край сари с головы. Мне стыдно вспоминать об этом, но ведь тогда у меня не было другого выхода.
Первым показался Ромон-бабу, он смотрел по сторонам, как будто искал кого-то глазами. Потом, глядя прямо перед собой, прошествовал Рамрам Дотто. И, наконец, я увидела моего супруга.
Глаза его, полные волнения и тревоги, остановились на мне. Сомнений не было, он искал меня.
Да, теперь мне стыдно признаваться в этом, однако тогда я впилась в него взглядом, словно змея, которая, завидев жертву, раздувает свой капюшон. Но кто осудит меня за то, что я хотела околдовать взглядом собственного мужа! «Повелитель души моей» ушел, как мне показалось, раненным в самое сердце.
Я решила прибегнуть к помощи Харани и зазвала ее в пустую комнату. Она прибежала, как всегда посмеиваясь:
— Слышала, в какую историю попала старая брахманка? — И тут же, не дожидаясь моего ответа, принялась хохотать.
— Все знаю, — сказала я. — Но позвала я тебя совсем не за этим. Ты должна помочь мне выполнить долг всей моей жизни. Сообщи мне, когда гость будет покидать наш дом.
Харани сразу же перестала смеяться: так за дымом вдруг скрывается пламя.
— Сестра! — строго сказала она. — Не думала я, что за тобой водится такой грех!
Я улыбнулась.
— Мало ли что может случиться с человеком. Сейчас ты, конечно, вправе осуждать меня. Но скажи, согласна ли ты мне помочь?
— Ни за что! — заявила Харани.
Тогда я вложила в руку Харани пять рупий и воскликнула:
— Заклинаю тебя, помоги мне!
Харани хотела отшвырнуть деньги, но передумала и положила их на корзину, стоявшую рядом с очагом.
— Чтобы не было шума, — строго, без тени улыбки сказала она, — я не бросила твои деньги на пол, а положила сюда. Забери их, и больше не заводи об этом разговора.
Я расплакалась. Из всех служанок довериться можно было одной Харани. К кому же еще я могла обратиться?! Харани не знала истинной причины моих слез, но все же пожалела меня и сочувственно спросила:
— Почему ты плачешь? Ты знаешь этого господина?
Я решилась было все открыть Харани, но тут же отказалась от этой мысли. А вдруг она не поверит и поднимет крик на весь дом? Надо поговорить с Шубхашини. Без нее мне никак не обойтись. Она мой ум, моя защитница! Я расскажу ей все и попрошу совета.
— Да, я знаю его, очень хорошо знаю, — ответила я Харани. — Но если я все открою тебе, ты все равно не поверишь, так уж лучше я буду молчать. Пойми только — ничего дурного я не замышляю. — Мои последние слова заставили меня призадуматься.
Я не видела в своем поведении ничего предосудительного, но зачем впутывать ее в эту историю? Неизвестно, чем все это обернется для Харани. И я вспомнила песню, которую пели две маленькие девочки. Однако я тут же успокоила себя лживыми доводами. Кто, скажите, попав в беду, не прибегает к ним?
