— Я войду в шатер меркитов как друг. Я возьму в жены дочь их царя. Я назову ее народ нашими братьями и приглашу их воинов в наши ряды.
С ханом не спорили никогда. Ныне даже ропота не было слышно — ибо меркиты и впрямь жили столетиями по соседству, были давними соратниками, помогали защищаться от набегов полуночных варваров. А женщины племени меркит и в самом деле были почти так же красивы, как их женщины. Что же дурного в том, чтобы породниться двум давним добрым соседям?
Конечно же, ничего дурного, если только не помнить о том уже далеком ныне дне, когда меркиты подняли руку на его отца. Но об этом помнит он один…
Хан повернул коня:
— Идите и исполните мое повеление!
Нукеры послушно бросились к шатру вождя племени, а каган Чингиз, не оглянувшись, последовал к себе. Походный шатер мало чем напоминал его уютный дом. Но на родине в его доме царила Бортэ, первая и любимая жена, родившая и воспитавшая его сыновей. Здесь же, в полуночных степях, его женой станет царевна меркитов. А что будет завтра — то ведомо лишь богам.
* * *
— Утри слезы, детка! Не гоже царевне меркит лить слезы. Да и что случилось? Отчего ты так печальна?
Тоненькая черноволосая Гулан подняла глаза на мать. Та улыбалась, но девушке показалось, что улыбка не столь радостна, сколь печальна и опаслива. Словно мама сама не верит собственным словам, словно потеряла всякую надежду.
— Я боюсь, мама… Я увидела его взгляд и поняла, что передо мной волк — неукротимый, беспощадный…
Мать усмехнулась:
— Так чего же ты испугалась? Не волка боятся меркиты, детка. Волк страшен только для тех, кто не знает о его честности и решительности. Кто не помнит о его верности и силе. Волк страшен овцам. Мы же, меркиты, горды своим прошлым и сильны в своем будущем. Нам ровня только волки!
Девушка промолчала. Ее отец был вовсе не столь силен и отнюдь не так горд. Напротив, это ее мать была сильной и горделивой, это она принимала на себя тяжесть решения. Она, говоря уж совсем откровенно, и воинские советы отцу давала. У того только и хватало, что разума — по секрету от всех слушать жену и делать, как она велит.
— Ох, мамочка…
Гулан прижалась к матери. Та обняла ее и стала гладить по волосам. Длинные черные косы, как две змеи, спускались почти до колен.
— Какая ты красивая, малышка…
— Мне так страшно.
Матушка выпрямилась, ее глаза сверкнули, а руки сжались в кулаки.
— Никогда, слышишь, никогда и никому этого не говори. Никогда и никому не показывай этого. Ты — принцесса меркит. Ты — наша гордость и наша сила.
Гулан взглянула на мать сквозь слезы. Да, ей следует выучиться у матушки — быть такой же сильной, такой же непреклонной, такой же гордой.
— Сегодня последний день, когда мы можем поговорить. Вечером посланцы хана отвезут тебя к нему. Поэтому помни о своем великом имени. Помни о своем достоинстве. И никогда никому не показывай своей слабости. Не дай мужчине возвыситься над тобой лишь потому, что он сильнее. Будь сильной сама — и пусть он тянется за тобой, пытается обогнать тебя. Лишь тогда он будет не просто любить тебя, но уважать. А выше этого, дочь, нет ничего для женщины.
Гулан мудро промолчала. Мать наверняка думала сейчас об отце. Но подойдут ли ей, будущей жене хана, эти материнские советы?
«Быть выше самого хана Чингиза… Ох, мама, не думаю, что это так просто… Да и позволит ли он? Не попытается ли сломить мою волю, не превратит ли в молчаливую тень в дальнем углу своего шатра, только и годную, что угождать одним только телесным желаниям?»
— Я так люблю тебя, мама…
— И я люблю тебя, дочь. И потому прошу: помни мои слова, помни всегда. Они залог твоего счастья.
«И твоей жизни, моя любимая девочка!..»
* * *
Гулан в первый раз попала в настоящий каменный дом. Сначала ей показалось, что крыша вот-вот упадет на голову и расплющит, не оставив даже воспоминаний. Но время шло, коридор все длился и длился, а крыша по-прежнему не падала. На смену опаске пришло иное ощущение: спокойная защищенность. Толстый ковер на полу, яркие китайские ткани на стенах…
«Как здесь тихо… Не слышно ржания коней, криков… Как здесь тепло… Можно спокойно спать даже в самую студеную и ветреную ночь. Можно не бояться, что погаснет костер посреди юрты, не бояться, что от него загорится твое платье… Должно быть, жители таких домов куда более искусны в боях, чем мы, жители юрт. Ведь такие дома надо охранять…»
И тут же девушке вспомнились слова отца: «Да чтобы я хоть раз вошел в каменный дом? Это же ловушка! Нам, степным царям, негоже не то что входить в такие дома, но даже смотреть на них…»
— Ах, отец… Нам, степным царям, в таких домах только и жить, — проговорила девушка.
Двое суровых солдат, что почтительно провожали ее, никак не выказали того, что удивлены разговорчивостью принцессы. Да и почтительность их была, как показалось Галун, чуть напускной. Словно они знали какую-то тайну. Тайну, которую ей, глупой девчонке, знать не следует. Нет, чуть не так — недостойна она, степная дурочка, знать нечто подобное…
Одна только мысль о подобном заставила Гулан выпрямиться. Посреди роскоши этих стен сама себе она и впрямь казалась ряженой дурочкой, но все вокруг не должны были, не смели даже думать о ней в подобных выражениях.
«Я меркитская принцесса! За мной сила, армия, народ… И любой, кто посмеет вслух меня высмеять, поплатится за это жизнью, клянусь!»
Наконец бесконечный каменный коридор окончился. Распахнулись высокие резные двери, и Гулан робко ступила на роскошные, словно светящиеся яркими летними красками ковры. В огромной комнате было необыкновенно тепло. Сидевший на возвышении человек был тот самый хан, которому она сегодня утром подносила чашу кумыса. Но сейчас он показался ей и куда мягче, и куда моложе. «Должно быть, — подумала девушка, — тяжелые меховые одежды с металлическими пластинами не столько защищали его, сколько сгибали и утомляли».
Чингизу и в самом деле во дворце, недавно выстроенном по плану китайских зодчих, было куда легче, чем посреди степи. Годы брали свое. Возможность согреться не одеждой или в битве, а от очага оказалась на диво приятной вещью. Надежные каменные стены давали спокойствие и крепкий сон. И теперь, избавившись от ежедневной, ежечасной, ежеминутной необходимости защищаться, разум можно было направить вперед — теперь у него, хана, хватало душевных сил планировать не только близкие схватки, но и далекие походы.
Камень стен защищал и от шума. Сыновья выросли, обзавелись своими семьями и больше не беспокоили размышлений отца. Однако тяга к тишине, ранее такой редкой, с годами не проходила. Напротив, она обострялась. Так усталость заставляет нас не только двигаться меньше, но и говорить тише.
«Волк, — вновь подумала Гулан, робко взглянув на хана. — Но волк спокойный, сытый. Волк, готовый встать на защиту, но только в случае крайней нужды…»
