— Что за мужик? — насторожился Грузило.
— И этот, заезжий милиционер, меня тоже об этом спрашивал. Но я ему честно сказала: мужика этого вижу в первый раз. Однако судя по виду, бомж. В моем подъезде такие не проживают. Вот и весь мой разговор с тем заезжим.
— Ну а жильцы дома что говорят? Может, из них кто-то видел бомжа того или машину?
— Да никто ничего не видел. Полдома к тому времени уже на работу ушло, а остальные только проснулись. Даже Генералова о случившемся только от меня узнала, хотя ее глаза и уши не чета нашим будут. Да ты и сам об этом знаешь.
Про глаза и уши Антонины Сергеевны Генераловой из двадцать четвертой квартиры Грузило действительно был хорошо осведомлен. Эта пожилая женщина была известна тем, что круглые сутки торчала на скамейке во дворе и собирала все сплетни об обитателях своего и соседних домов. Если уж она ничего подозрительного не заметила, значит, остальные жильцы о происшедшем и подавно ничего не знают.
Постояв еще несколько минут с участковым и обсудив с ним еще пару житейских проблем, Клавдия наконец засобиралась и вновь взялась за скрученные от долгой эксплуатации ручки хозяйственных сумок. Проводив взглядом ее сутулую спину, Грузило наконец очнулся от своих дум и зашагал в противоположную сторону. «Так и напишу в рапорте: опрос проведен, никто ничего не знает. Очень надо из-за какого-то урки шастать по квартирам, людей от забот отвлекать», — размышлял про себя участковый. Вполне удовлетворенный таким выводом, он решил вернуться в отделение милиции.
Однако он успел сделать всего несколько шагов по тротуару, как его кто-то окликнул. Грузило обернулся и увидел припаркованный на обочине новехонький джип «Чероки», за рулем которого сидел Всеволод Шумский, которого Грузило называл просто Сева.
Участковый знал Севу уже лет двадцать пять, еще с тех пор, как тот ходил вместе с его дочерью в младшую группу детского сада, а затем учился с ней в одном классе средней школы. В восьмом или девятом классе между детьми даже случилась какая-то любовная история, но Грузило знал об этом очень приблизительно, со слов собственной жены, которая была посвящена в амурные дела дочери гораздо лучше, чем он. Однако любовь подростков друг к другу закончилась так же стремительно, как и началась, но, несмотря на это, отношения взрослых членов обеих семей после этого плавно перетекли из шапочных в дружеские. Отец Севы был заядлым рыболовом и вскоре пристрастил к этому делу своего нового приятеля. Правда, длилось это недолго. Когда Сева ушел в армию, с его отцом случилось несчастье — возвращаясь как-то под утро с рыбалки на собственном автомобиле, он заснул за рулем и врезался в бетонное ограждение. Смерть была мгновенной. С тех пор Грузило постепенно забыл дорогу в этот дом, но с Севой, который вскоре вернулся из армии, продолжал поддерживать вполне добрососедские отношения.
Между тем десантные войска, в которых служил парень, всерьез приобщили его к спорту, поэтому когда он вернулся на гражданку, первое, что сделал, — записался в секцию карате. За пару-тройку лет он достиг на этом поприще вполне сносных результатов, однако выбиться в настоящие чемпионы ему не удалось — в стране началась компания борьбы с этим видом спорта и большинство секций закрылось. Какое-то время Сева слонялся без дела, затем поступил в институт физкультуры, но, проучившись один семестр, учебу бросил. И трудно сказать, к какому берегу прибился бы Сева после этого, если бы не начавшаяся в стране перестройка.
Когда открылись первые кооперативы, парень не долго думая подался в рэкетиры. Сколотив группировку, в которую в основном вошли его бывшие товарищи по татами, он обложил данью нескольких кооператоров на Таганке, а также в тогдашней мекке столичной братвы — на Рижском рынке. За пару лет его группировка крепко встала на ноги и сумела занять вполне приличное место в криминальном мире столицы. Правда, далось это браткам не легко. На самого вожака дважды покушались, причем во второй раз дело едва не закончилось для него «деревянным макинтошем». Осколок гранаты угодил Севе в голову, и, если бы не охрана, которая сумела вовремя довезти своего подопечного до больницы, лежать бы ему теперь под роскошной могильной плитой где-нибудь на Ваганьке.
После этого Сева почти год зализывал раны за границей, а затем вернулся на родину и занялся вполне легальным бизнесом — стал учредителем одного из столичных банков. Однако сведущие люди прекрасно знали, что, сменив спортивную куртку на респектабельный костюм от Версаче, Сева продолжал держать под контролем район, в котором жил с самого рождения. Знал об этом и Грузило, которого Сева еще в пору своего становления в качестве криминального авторитета иногда использовал как информатора.
Они пожали друг другу руки, затем обменялись ничего не значащими фразами, после этого Сева пригласил участкового к себе в джип. Участковый взгромоздился на переднее сиденье автомобиля, и тот тронулся с места. Проехав несколько десятков метров, Сева свернул в один из тихих таганских переулков и заглушил мотор.
— Пива хочешь, Иваныч? — спросил участкового Сева, прекрасно зная, что тот никогда не отказывался выпить. Не дожидаясь, пока ему ответят, он закинул руку на заднее сиденье, где у него лежала целая упаковка баночного пива «Туборг», и достал из нее две банки. Одну он протянул участковому. Раздались два хлопка, и оба собеседника жадно припали губами к своим емкостям. Первым от банки оторвался Шумский:
— Говорят, сегодня на твоем участке жмурик нарисовался?
— Было дело. Стараниями какого-то снайпера вор в законе Леонов по кличке Мудрец отдал Богу душу. Вся Петровка на уши встала.
— Про Петровку откуда знаешь?
— Так я муровца лично по участку водил.
— А что такого особенного на твоем участке имеется? Третьяковская галерея и Мавзолей вроде бы не за нашими местами числятся.
— Ты, Севушка, не поверишь, но муровца того бомжи интересовали.
Произнеся последнюю фразу, Грузило внимательно взглянул на собеседника, рассчитывая увидеть на его бесстрастном лице хотя бы тень удивления. Однако Сева сохранял завидное спокойствие — за все время разговора он ни разу не повернул голову в сторону собеседника, смотрел прямо перед собой и медленно тянул из банки пиво. Пауза затягивалась, и Грузило, решив не испытывать нервы своего собеседника, продолжил:
— Домик этот, откуда киллер стрелял, я хорошо знаю, мне его жильцы частенько жаловались, что у них на чердаке бомжи ночуют. Я начальству из РЭУ давно говорил, чтобы они на чердачные двери замки приладили. А им на все наплевать. Хоть кол на голове теши. Вот и доигрались. Я так кумекаю, что муровец тот не зря бомжами интересовался. Видимо, кто-то из них что-то ценное про киллера того знает. Может, видел его на чердаке, может, еще что. Вот и дворничиха из этого дома, Клавдия, мне два часа назад про это же рассказала. Мол, видела, как сразу после убийства из подъезда выскочил мужик, по всем приметам похожий на бомжа. Она и муровцу про него рассказала. А потом я его с Харей свел, и они несколько минут о чем-то говорили.
— О чем же?
