– Хорошо. Я согласна. Пойдем вместе, – улыбнулась Татьяна.
– Виталий прав, – поддержал сына старик. – Объединить надо народ, особенно пред… предпримателей этих. Они в своей гонке за рублем жизнь мимо пропускают. А ведь она, жизнь-то, не только в прибылях да процентах состоит. Духовное в ней поглавней всяких прибылей будет. Жалко только, что человек это поздно начинает понимать, когда уж к закату дело идет.
– А я за земляникой решила сходить, – сменила тему Татьяна. – Видела сегодня торговок с банками спелой земляники, и самой захотелось пособирать.
– Ты к Красному бору иди, там земляничные поляны. Мигом литр, а то и больше наберешь, – посоветовал Павел Федорович.
– Это там, где свалка? – лукаво усмехнулась Татьяна.
– Так она только на опушке. В лесу-то чисто. Туда самосвалы еще не могут заехать. Ты вот что. Как перейдешь мост, бери все больше вправо. Туда и ветер с помойки не доходит, да и лес там почище. Поняла?
– Ага.
Красный бор начинался почти сразу за Огневкой. Татьяна шла по лугу, вытоптанному коровами, и оглядывалась на оставшееся позади село. Отсюда были видны купы прибрежных ив, а за ними, на взгорье, вереница домов с плетнями и заборами да пышными кронами яблонь, черемух, сирени.
Свернув к молодым сосенкам, хороводом обступившим широкую поляну, Татьяна, к радости своей, обнаружила такое изобилие ягод, что быстро набрала полную банку, а потом, хоть подол подставляй, собирать было не во что. Она спрятала банку в тень, чтобы ягоды не подвяли, и начала есть их прямо с куста. Сначала в ладонь, а потом горстью в рот. Она так увлеклась, что потеряла счет времени. Вдруг сзади хрустнула ветка. Татьяна быстро оглянулась и увидела идущего к ней Виталия.
– Господи! Напугал!
– Напугал? – глухо спросил Виталий, подходя к ней вплотную.
– Ты чего здесь? Тоже по ягоды собрался? – спросила Татьяна, хотя уже догадалась, зачем он здесь. – Ты вот что. Не вздумай…
Она не успела договорить, как оказалась в плотном кольце его рук. От него пахло водкой.
– Что, для храбрости еще и напился?
– Сто грамм для мужика что слону – дробина.
– Отпусти, – стараясь говорить как можно мягче, потребовала Татьяна.
– Еще чего! Не для того я сюда шел, чтобы такую лисоньку из рук выпускать.
– Виталий, я ведь буду кричать, царапаться и кусаться.
– Попробуй. Не возражаю.
– Ты совсем идиот или только наполовину? Нас могут увидеть. Твоя Надя нас убьет.
– А пошла она!
– Но ведь это позорище! Ты и себя, и детей опозоришь, – приводила все новые доводы Татьяна.
– Плевать! Слушай, Танька! Ты можешь меня понять или как? Ты хоть знаешь про такое дело: если мужику баба отказала, когда у него все горит – и душа, и тело, то это долго не заживает. Всю жизнь, можно сказать, рана в сердце кровоточит. Ты мне по ночам только недавно перестала сниться. Понимаешь или как? Ведь я тебя всю свою несчастную жизнь люблю. Пойми!
Он крепко держал ее руки и целовал толстыми пьяными губами лицо, не разбирая, где рот, где нос. Татьяна боролась, но куда ей, тонкой да звонкой, с таким бугаем справиться? Это был уже не тот мальчишка, что двадцать лет назад обнимал ее в малиннике.
– Все, хватит! – крикнула она, решив применить последнее средство. – Теперь я сама. Понял? Сама пойду вон за тот куст и разденусь. Все чинно и благородно. Без насилия. Хорошо?
– А не обманешь?
– Нет. Обещаю.
– Пойдем.
Он не отпускал ее, держал за руку, почти вел за тот самый куст, на который она показала. Едва сдерживая гнев, испытывая страшный стыд, она покорно шла, а потом, стоя за кустом, начала раздеваться. Он смотрел на нее налитыми кровью глазами. Ноздри его раздувались, как у быка перед спариванием. Татьяна выжидала удобный момент. Но нервы не выдержали. Она вдруг побежала, но не к реке, а в глубь леса. Он поймал ее почти сразу же. Видно, не такой уж и пьяный был. Поймал и повалил тут же, без лишних слов. А потом… И смех и грех! Когда она уже смирилась со своей участью, понимая, что такую тушу ей не сбросить с себя, он вдруг отвалился от нее, застегнул штаны, сел рядом в траву и заплакал.
– Ты же импотента из меня сделала, сука! – тихо рыдал он.
– Так тебе и надо, гад! – сквозь зубы выдавила она, надевая на себя сорванную им одежду.
– Танька, ну почему ты такая жестокая, а? За что ты меня ненавидишь?
– Да не жестокая я, – уже жалея его, смягчилась она. – Скажи, а ты… правда импотент?
– Да нет! Это я водку зря выпил. Ты прости меня, ладно?
– Ладно. Иди домой. А я другой дорогой пойду. Не хватало нам с тобой на людях вместе показаться.
– Ох, Татьяна, Татьяна! «Краше не было в селе…» И зачем ты такая на свет появилась?
– Ладно, ладно. Давай вставай.
Она помогла ему подняться и подтолкнула в сторону села. Он послушно пошел, что-то бормоча себе под нос.
– А вы и впрямь Магдалина, а не Дева Мария, – услышала Татьяна знакомый ироничный голос.
Ее словно железом каленым прижгли. Она повернула голову вправо и увидела все того же художника с неизменным этюдником на плече.
– А вы по-прежнему подглядываете? – со злостью крикнула она.
– Да чего тут подглядывать? Что в этом деле нового-то изобрели? Разве какой-нибудь новый способ?
– Способ чего? – зачем-то спросила Татьяна, все еще в шоке от этой встречи.
– Совокупления. Чего же еще?
– Мразь! Подонок!
Она бросилась бежать, не разбирая дороги, в сторону реки. На берегу остановилась, села на поваленное дерево и заплакала. От незаслуженной обиды, от всего, что делало ее жизнь такой бестолковой и никому не нужной.
– Если вы меня не простите, я утоплюсь, – вновь услышала она преследующий ее весь день голос.
– Идите к черту! – всхлипывая, сказала она.
– Не могу. Я верующий.
– Разве верующие, истинно верующие, будут так обижать своего ближнего?
– Справедливый вопрос.
Он сел рядом с ней. Они помолчали.
– А он кто? – спросил вдруг Андрей.
– Мой брат. Двоюродный.
– Надеюсь, до инцеста у вас не дошло?
– А вам-то что за печаль?
– Ревную.
– Меня?
– Ну не его же.
– Кто вас знает? Может, вы гей.
– Ха-ха-ха! Один – ноль в вашу пользу.
Они поднялись с бревна и пошли вдоль берега. Приближался вечер. С выгона возвращалось стадо: мычали коровы, гремели ботала на их шеях, изредка выстреливал пастуший кнут.
