Книга Еще один шанс - Галина Врублевская

В поезде дальнего следования я еду впервые. Немного тревожно, но интересно ехать так далеко с незнакомыми людьми. Я только что закончила второй курс института, но голова моя напичкана фантазиями о неземной любви, о служении любимому человеку, о самоотдаче и чувстве долга. Все эти ценности как-то ненароком привил мне дедушка, профессор университета.

Дама внизу, на полке подо мной, вяжет длинный ажурный чулок. Примерила его на свою босую ногу – не нравится, тут же начинает распускать. Она ни с кем не вступает в разговор. Пожилой мужчина у окна тоже молчит. Но мне кажется, что он вот-вот заговорит со мной, но пока не решается. Жаль. У него такой умный, проницательный взгляд, наверно, он много повидал и может рассказать что-нибудь интересное. А пока он читает книгу. На обложке угловатые буквы, по начертанию как греческие, но я не смогла разобрать название. Может, он учитель истории?

Парень на верхней полке напротив меня почти всю дорогу отсутствует. Он едет в другом вагоне со своими друзьями-спортсменами. Вчера он заглянул сюда на полчасика, повыставлялся перед нами, даже спел под гитару пару песенок. Смех один: слуха нет, голос никакой и все пение под один аккорд. Я таких трепачей терпеть не могу, обхожу за версту. Как будто в другой, неведомой мне жизни получила печальный опыт. Разумеется, я вчера отказалась пойти с ним в другой вагон, к его компании. Он вернулся под утро, вдрызг пьяный, потом безобразно храпел на своей полке. Но прежде, спьяну, завалился прямо на старушку, чей испуганный визг разбудил все купе. Лишь к обеду он проснулся и снова ушел балдеть к своей компании. До сих пор перегар из купе не выветрился.

Я спустилась со своей полки и присела на нижнее место, чуть отстранясь от пожилого мужчины. Он придвинул мне свою книгу, и прежде неясные буквы сложились в четкий заголовок: «Сонник Артемидора».

– Не читали, случаем?

– Нет, не читала. А вы умеете толковать сны?

– Боже упаси, – улыбается попутчик в седые усы. – Я преподаю в сельской школе историю. Так что греческие философы поневоле стали мне друзьями. А сны толковать смысла нет. Это обычный разговор с самим собой.

Мужчина приосанился, провел расческой по редким волосам, поправил несуществующий галстук. Спросил, не желаю ли я сесть к окошку. Слово за слово, выяснилось, что он вдовец, живет один, никто его не ждет. Дочь замужем, у той своя семья, своя жизнь. Закончил Московский университет, правда, давненько. Работает, как уже сказал, в сельской школе. Сейчас возвращается из областного центра с учительской конференции, где, кстати, и сонник этот греческий прикупил. И снова попутчик стал нахваливать свой яблочный край, свежий воздух и чистую речку. Робко улыбнувшись, он предложил мне сделать маленькую остановку в пути – сойти на его станции.

– Погостите у нас недельку. Белый налив уже поспевает, меду вдосталь, на рыбалку сходим на заре. Вы были когда-нибудь на рыбалке?

Я никогда не была на рыбалке, ни разу не срывала яблока с дерева и настоящей деревни тоже не видела. Дача, где живут бабушка с дедушкой, не в счет. Там растут только кусты крыжовника и цветы.

Тактичность, необыкновенная предупредительность, а также начитанность учителя заворожили меня. Я, как сомнамбула, последовала за ним, когда поезд замедлил ход у приземистого деревянного здания маленькой станции. Проводник неохотно вылез из своего купе – этот мальчишка почти всю дорогу спит, – откинул ступеньки в тамбуре, и я спрыгнула на утрамбованную галькой узкую дорожку. Едва я коснулась ногами земли, как поезд тронулся вновь.

Неподалеку от станционного здания, под тусклым фонарем, стояла телега, запряженная лошадью, – позапрошлый век! Возница забросил наши вещи на телегу, уселся боком, свесив ноги с плоского настила телеги, взял в руки вожжи. Мы с учителем сели на задок, к нему спиной.

Пожилого педагога действительно никто не ждал. Дом его – добротная пятистенка – встретил нас темными окнами. Хозяин отвел мне отдельную комнатку, пожелал спокойной ночи и ушел спать в залу, как он назвал просторную горницу с грубыми дерюжками на полу. Деликатнейший человек! Ни вольного жеста, ни двусмысленного словца, ни сального взгляда. За неделю пребывания в его доме я сумела оценить богатство души этого человека. Помимо истории, за нехваткой учителей, он преподавал в местной восьмилетке и географию, и физкультуру, и столярное дело. В его доме все предметы из дерева тоже были сделаны его руками.

Гостеприимный хозяин не досаждал мне жалобами, но ненавязчиво дал понять, как он одинок и как нуждается в женской ласке. Несмотря на преклонный возраст (он годился мне в отцы), этот человек в душе был романтиком. Он называл меня «моя Офелия» и говорил, что нынче таких чистых девушек, как я, уже не сыскать. Их деревенские девчата были во сто крат бойчее. Сделав паузу, он признался, что предложил бы мне руку и сердце, если бы не боялся выглядеть смешным в моих глазах.

– Что же в этом смешного?! – с горячностью воскликнула я. – И вы совсем не стары! – добавила, больше убеждая себя, чем его. – Если вы сделаете мне предложение, я буду счастлива принять его.

Образ светлого, чуть наивного, но мужественного сельского подвижника захватил мое сердце. Я осталась в этом доме и через месяц стала законной женой этого человека.

Мама приезжала на свадьбу. Она была в черном платье, как будто хоронила меня. Но против моей самоотверженной любви не устояли бы и полчища матерей. Мама только заклинала меня не бросать учебу, но учитель клятвенно заверил ее, что проследит за этим. Я перевелась на заочное отделение.

Жизнь в селе диктовала свой ритм. Постепенно я впряглась в хозяйство: коровы, свиньи, куры. Для страстных объятий времени почти не оставалось, да и мужские возможности моего учителя таяли с каждым годом. Однако я успела родить дочку. Учитель также сдержал обещание, данное моей маме, – я закончила Институт культуры. Однако работы по специальности в деревне не нашлось: старый клуб давно развалился. Мне пришлось пойти работать в школу, но эта деятельность была мне чуждой, управлять детьми я не умела. Но главная моя беда заключалась в другом: я угасала как женщина, хотя еще была молода. Я томилась и беспричинно плакала, но мой дорогой старик не замечал моего томления, не понимал, что мне нужна мужская ласка. Вскоре он вышел на пенсию, но с домашними делами справлялся вполне сносно. Главной его радостью и гордостью была пасека – с пчелами он проводил больше времени, чем со мной. Но однажды эти пчелы напомнили ему обо мне. Я невзначай потревожила рой и тотчас была наказана: несколько дней потом ходила с опухшим лицом, обвязанная мокрым полотенцем. Мой старец как будто проснулся ото сна. Как-то после дневных трудов мы сидели с ним на лавочке перед домом. Он взял мои еще молодые и гладкие руки (я не забывала ухаживать за ними – сказывалась городская привычка) в свои сморщенные и заскорузлые пальцы и сказал:

– Вот и еще одно лето на исходе, смотри-ка: листья на кустах пожелтели. Давай-ка, хозяюшка моя ненаглядная, нынче, как с огородом управимся, съездим к морю. Давно мы там не были! Ребята все равно до середины октября на сборе корнеплодов будут заняты. Я договорюсь со школьным начальством.