Впрочем, за месяц, в течение которого наш решительный и тяжелый на подъем командующий все никак не мог собраться и отбыть на театр боевых действий, нам хватило времени потренироваться с узлами. Вилли и я не попали вместе с Рагланом в первую партию отправки, что меня радовало, ибо нет хуже наказания, чем высадка на необжитом месте. Все время мы оставались при Конной гвардии, и Вилли либо добивал себя ночными утехами в Сент-Джонс Вуд, либо глазел на церемонии, которых в городе в те дни проводилось несусветное количество. Так бывает всегда перед тем, как начнется стрельба: хозяева из кожи вон лезут, угощая солдат, штатский сброд преисполняется дружеской привязанности (благодарение Господу, ведь это не мы идем на войну!), юные плунжеры и повесы стремятся распить с ними но стаканчику, невесты стараются предупредить любое желание парней, которые отправляются в пушечное жерло, кружение танца, глаза блестят ярче, смех становится пронзительнее. И только те из облаченных в мундиры, кто постарше, сидят у огня и молча прихлебывают пунш.
Элспет, разумеется, оказалась в своей стихии: танцевала ночи напролет, шутила с молодыми офицерами и флиртовала со старшими. Кардиган, как я заметил, так и увивался вокруг нее, получая авансы от маленькой потаскушки. Он выхлопотал для себя Легкую кавалерийскую бригаду, бывшую притчей во языцех во всех гусарских и уланских полках армии, и еще более, чем обычно, раздувался от спеси. Его картавые разглагольствования и раскатистое «ну-ну» звучали, казалось, повсюду. Кардиган всем хвастал, как он со своими вишневоштанниками будет представлять собой элиту наступающей армии.
— Повагаю, Вукан станет номинавьным командующим кававерией, — услышал я адресованную им своим присным реплику на одной из вечеринок. — Вадно, допустим, он их чем-то устраивает, уж не знаю чем, и может непвохо пригвядеть за ремонтом. Ну-ну. Надеюсь, бедняга Рагван не найдет его свишком уж обременитевьным. Ну-ну.
Речь шла о Лукане, его шурине; они друг друга терпеть не могли, что совсем неудивительно, так как оба были мерзавцами, особенно Кардиган. Но не все у его всемогущей светлости шло по заказу, ибо пресса, ненавидевшая лорда, покатила очередную волну на обтягивающие лосины гусар из Одиннадцатого. «Панч» посвятил им стишок под названием «Ах, панталоны цвета вишни», взбесивший Кардигана. Все это, естественно, чушь, ибо лосины их обтягивали ничуть не сильнее, чем прочих, — я носил эту форму достаточно долго и знаю, что говорю, — но было приятно видеть, как кипятится Джим-Медведь, будучи насажен на вертел охочей до развлечений публики. Боже, вот бы этот вертел был настоящим, и мне дали покрутить ручку!
Насколько помнится, это было вечером в начале мая, поскольку Элспет получила приглашение на шествие с барабанами в Мэйфере в ознаменование первого настоящего сражения, которое произошло за неделю с небольшим перед тем: наши корабли обстреляли Одессу и перебили половину окон в городе, так что наша неугомонная толпа пришла в неистовство, вздымая здравицы в честь великой победы. [VIII*] Никогда еще Элспет не была так прелестна, как в тот день, в платье из отливающего атласа и без всяких украшений, только с венком на своих золотых волосах. Я бы не отпустил ее просто так, но она очень спешила уложить в кроватку крошку Гавви — хотя нянька могла с этим справиться в сто раз лучше нее — и боялась, что я подпорчу ее туалет. Я зажал ее, пообещав устроить хорошенькую взбучку по возвращении, но Элспет отмахнулась, сообщив, что Марджори пригласила ее с ночевкой, хотя жила всего в нескольких улицах от нас. Танцы-де продлятся до утра и она слишком устанет, чтобы добираться до дому.
Так она испарилась, послав мне воздушный поцелуй, а я поплелся в Конную гвардию, где далеко за полночь не утихала суета по поводу отправки инженерного корпуса: Раглан отчалил в Турцию, оставив кучу недоделанной работы, и нам приходилось засиживаться часов до трех ночи. К этому времени даже Вилли был слишком измотан, чтобы принести обычные свои дары Венере, так что мы заказали кое-чего перекусить — помнится, это было «гарри энд грасс»,[15]совершенно не улучшившее моего дурного расположения духа, и Вилли отправился домой.
Я был злой и усталый, но спать не хотел, так что решил пойти и напиться. Меня терзали предчувствия насчет будущей кампании, в глазах мелькали бесконечные донесения и рапорты, голова раскалывалась, ботинки жали, так что я накачался «свистопузом»[16]с бренди, неизбежным результатом чего стал факт, что тот кабачок в Чаринг-Кроссе я покидал в изрядном подпитии. Я подумывал насчет шлюхи, но все же отбросил эту мысль. Меня вдруг осенило: «Элспет, вот кто мне нужен, и никто иной. Ничего себе, я тут собираюсь на войну, сжав кишки в комок, а она развлекается себе на балу, смеется и строит глазки этим молодым ухажерам, весело проводит время. Неужто у нее не найдется пяти минут, чтобы покувыркаться со мной? Она же моя жена, черт побери!» Влив в себя еще порцию бренди, я принял твердое решение пьяницы: отправиться к Марджори, потихоньку разведать, где спит моя благоверная, вломиться к ней и показать, что она потеряла сегодня вечером, отказав мне. Да-да, именно — ведь это так романтично: уходящий на фронт воин ласкает деву, оставляемую дома, она же, исполненная любви и желания, приникает к нему. Да уж, выпивка — страшная вещь. В общем, я взял курс на запад, прихватив с собой полную бутылочку, чтобы скрасить долгую дорогу — было уже четыре и кэбы не ездили.
Когда я достиг дома Марджори — огромного особняка, обращенного к Гайд-Парку, с горящим во всех окнах светом, я вилял по всей ширине дороги и распевал «Вилликинс и его Дина».[IX*] Лакеи у дверей не обратили на меня внимания, поскольку дом, судя по гаму и суматохе, был битком набит пьяными парнями и очумевшими девицами. Разыскав кого-то вроде дворецкого, я поинтересовался, где находится комната миссис Флэшмен, и стал взбираться по бесконечной лестнице, обтерев по пути все стены. Мне встретилась горничная, указавшая верный путь, я постучал в дверь, ввалился внутрь и обнаружил, что там никого нет.
Это была спальня леди, как пить дать, но самой леди там не оказалось. Все свечи горели, кровать была разобрана, на подушке лежала тонюсенькая ночная сорочка из Парижа, которую я купил для своей любимой, в воздухе царил ее аромат. Я стоял, пьяно размышляя: танцует еще, что ли? Ну, мы сегодня еще спляшем отличнейший хорнпайп на двоих. Ага, устрою ей сюрприз: спрячусь и выскочу, когда она вернется. В комнате нашелся большой чулан, заваленный одеждой, постельным бельем и прочей чепухой. Туда я и забрался, как и полагается пьяному влюбленному ослу — вас это удивляет, не правда ли, учитывая все мои приключения? Устроившись на чем-то мягком, я допил остатки бренди и погрузился в дремоту.
Сколько я проспал, не знаю — видимо, недолго, поскольку, проснувшись, почувствовал в голове все тот же туман. Медленно приходя в себя, я услышал как женский голос напевает «Аллан Уотер», потом до меня донесся смех. «А — думаю, — Элспет вернулась. Пора вставать, Флэш». Пока я поднимался и утверждался на ногах, из комнаты послышались странные звуки. Голос? Голоса? Кто-то ходит? Входная дверь закрывается? Я не мог понять, но с шумом распахнув дверцу чулана, услышал резкое восклицание, которое могло оказаться чем угодно, от смеха до крика отчаяния. Я вывалился из своего логова, подслеповато мигая в ярком свете, и мое шутливое приветствие замерло на губах.
