Оливия судорожно проглотила слюну и невольно прижала руку к горлу. Она была слишком возбуждена, чтобы заметить, что брошенные ею на пол вещи убраны и что нигде не видно ее чемодана. Ее скудные пожитки затерялись в открытом Пьетро и похожем на пещеру шкафу. Его пальцы пробежали по немногим занятым вешалкам, и Оливия испытала ужас, поняв, что сейчас последует, — на свет божий появится ее действительно кошмарное платье!
Она сшила его сама, когда ею овладело неоправданное и недолгое увлечение шитьем. Видно, что-то было не так с выкройками или с сопровождавшими их инструкциями. Ничем иным нельзя объяснить получившийся ужас.
Ее обычный гардероб состоял из джинсов и топов и пары цветастых юбок для летней погоды. Мать предупреждала: «Брюки из магазина для бедных хороши только в домашней обстановке, но не годятся на вилле итальянского миллионера! Это — твое единственное платье, и ты должна взять его с собой».
Когда Пьетро повернулся к ней, Оливия пожалела, что не сожгла этот жуткий наряд давным-давно. Однако висящее на его руке платье выглядело не таким уж страшным. Сохранила свою свежесть ткань цвета голубого саксонского фарфора, покрытая легким растительным орнаментом. Но если его надеть...
Он еще пожалеет, что заставил меня влезть в этот цветастый чехол для виолончели, зло подумала Оливия, и в ее глазах, когда она уже намеревалась взять платье и отправиться в ванную комнату, вспыхнул мятежный огонь.
— Нет, — выпалил Пьетро, схватил ее за плечи и повернул к себе. — Обычные женщины переодеваются часами, а вы, чего доброго, затратите на это несколько дней! Обед будет подан через полчаса, а до него отец хочет встретиться с вами наедине. Мы и так заставляем его ждать.
Его потрясающие глаза выражали нетерпение. Оливия зачарованно уставилась на него. Мягкие волосы цвета ночи светились в лучах заходящего солнца, струившихся через высокие окна и как бы обрамлявших ореолом его мужественное лицо. Она обратила внимание на непокорную, свисавшую на широкий лоб прядь аккуратно постриженных волос, на морщинку между суровыми бровями, на густые черные ресницы, на четкую линию аристократического носа, на удивительно обворожительный и безумно чувственный изгиб нижней губы...
Какая жалость, что такая великолепная внешность скрывает холодное сердце, если оно вообще у него есть, мрачно подумала она. Оливия непроизвольно облизала свои вдруг пересохшие губы и тут же возмущенно вскрикнула, когда Пьетро неожиданно схватил за низ ее майку и стащил с нее.
— Да как вы смеете? — прошипела Оливия, приходя в себя лишь после нескольких бесконечно долгих мгновений, в течение которых его полу-прикрытые веками глаза оглядывали ее обнаженную плоть.
Она съежилась, сознавая всю ущербность своего простенького белого хлопчатобумажного лифчика. Тот был слишком мал. За время беременности ее грудь заметно увеличилась и теперь просто вылезала из его чашечек... Сделав отчаянный прыжок к жалкому платью, все еще висевшему на его руке, Оливия выкрикнула:
— Как вы могли позволить себе такое?
Когда ее голова исчезла в складках платья, она поймала себя на мысли, что страстно желает, чтобы его руки последовали по пути, уже проторенному его взглядом. Может, она от рождения не только глупая, но и порочная?
Пьетро, сжав зубы, сделал шаг назад и отвернулся, когда из ворота платья показались ее взъерошенные волосы и побагровевшее лицо.
— Я просто хотел поторопить вас, — наконец ответил он безразличным тоном, словно пытался скрыть от самого себя свои истинные чувства.
У нее на самом деле прекрасное тело — пышное, соблазнительное. Ему ли не знать, что многие женщины, следуя моде, морят себя голодом, лишь бы походить на бесплотное насекомое. Как же хочется прикоснуться к этой изумительной груди, которая так и просится на свободу из неестественного заключения в тесном узилище!
Нет, к черту! Его руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Раз его может возбудить дешевая шлюшка, значит, у него слишком давно не было женщины! Он терпеливо ждал, пока она одевалась, шурша тканью.
— Пойдемте. Мы уже опаздываем.
Повернувшись, он встретился взглядом с выражавшими боль глазами, смотревшими из-за свисавших на лицо прядей шелковистых светлых волос. Оливия прыгала на одной ноге, пытаясь застегнуть ремешок босоножки. Уголки полногубого рта были опущены, она, казалось, могла расплакаться в любую минуту. Неожиданно для него волна сочувствия наполнила душу Пьетро.
В своем странном платье со сплошными сборками она выглядела бродяжкой, неумело попытавшейся нарядиться принцессой. Трогательной бродяжкой, неохотно поправился он, отметив ее уязвимо-тонкую шею, торчащую из нелепого, собранного в складки воротника, и ее изящные ноги в практичных, но уродливых пластиковых босоножках. Его веки налились странной тяжестью, и он опустил ресницы, наблюдая, как, уже стоя на обеих ногах, она одернула ткань под поясом, словно пыталась выровнять подол неумело сшитого платья.
— Теперь довольны? — резко спросила Оливия.
Пьетро неожиданно понял, как неловко она должна сейчас себя чувствовать, и заметил с грубоватым юмором:
— Годится. Во всяком случае, не испугаете отца своими зелеными лягушками.
Ее ответная улыбка ошеломила Пьетро, она была лучезарной. Рядом с уголком ее рта появилась прелестная ямочка. А чистые серые глаза сверкнули серебристыми искорками, когда Оливия подтвердила:
— Те еще штучки, правда? Мне подарила их подружка Трикси, и я вынуждена была носить эти шлепанцы, иначе выглядела бы неблагодарной. Они такие огромные, что я в них постоянно спотыкалась!
Пьетро испытал нечто похожее на вспышку сочувствия, повернулся, поспешил к двери и придержал ее открытой. Она и в самом деле такая простодушная или только притворяется? Скорее последнее.
Ни одна женщина, преднамеренно забеременевшая от состоятельного женатого мужчины и использующая ребенка в качестве оружия, не может быть бесхитростной, напомнил он себе. Но, видя ее безвольно опущенные плечи, когда та переступила порог, Пьетро решил на время отложить свои подозрения.
— Я неумышленно так поступил, — честно признался он. — Думал, что вам лучше сегодня отдохнуть и познакомиться с моим отцом завтра утром. Но он решил иначе, а я сейчас стараюсь по возможности ублажать его.
Разумеется, как же иначе, если отец нездоров. Оливия тут же простила ему, что он вытащил ее из надежного кокона детской комнаты и из дружеской компании Марины. Она распрямила плечи. Пора уже перестать думать только о собственных страхах и невзгодах.
— Он очень болен? — сочувственно спросила она.
Пьетро обернулся и посмотрел на обращенное к нему лицо. Она вполне обоснованно волнуется, цинично подумал он, ведь Никколо Мазини — ее единственный союзник в доме.
— Когда пришло известие о гибели Франко, у него случился удар, — нехотя, сквозь зубы объяснил Пьетро, даже не обратив внимания на то, как тяжело вздохнула Оливия. — Поэтому он не смог поехать в Англию на похороны. Однако удар был достаточно легким, и отец должен полностью оправиться. Пока же его нельзя волновать.
