— Стивен, — поправил он ее. — Мэри выросла в этих местах. Я уже приезжал до того, как мы решили снимать фильм. Красиво здесь, правда?
— Я почти ничего еще не видела, — призналась Либби.
— Понимаю. Приходите в себя после аварии. Как Запата?
— У Хайме дела не очень. Я какое-то время жила у них, но решила уехать, когда его выписали из больницы. Мы все так переживали за него! Хуана не верит, что он будет ходить, но я знаю, что это не так!
— Значит, он будет ходить, — спокойно отозвался Стивен.
После этого воцарилась пауза, и Либби мучительно думала, что бы такое сказать, но, кроме своих проблем и проблем четы Запата, ей ничего не приходило на ум. А режиссер, вместо того, чтобы прийти ей на помощь, спокойно откинулся на спинку кресла и внимательно ее разглядывал.
— Не знаю, когда вернется Джонатан, — наконец с облегчением произнесла Либби. — Возможно, вы хотите посмотреть вашу комнату?
Стивен улыбнулся:
— Не сейчас. Я бы предпочел здесь осмотреться, прежде чем нагрянет съемочная группа. Хотите поехать со мной?
— С радостью!
— Думаю, Джонатан не стал бы возражать? — со смехом спросил Стивен.
— Почему он должен возражать?
— Есть одна причина.
— Ах, это! У нас все по-другому, — заверила режиссера Либби.
— Но ведь у вас, наверное, все еще медовый месяц?
— Нет, что вы! Понимаете, нам было так удобно. Конечно, никакой романтики, но…
— Понимаю вас.
— Правда?
— Конечно. А вы нет?
— Не совсем. Джонатана нелегко понять. Конечно, мне он очень нравится…
— Еще бы!
Либби поняла, что говорит глупости, и покраснела.
— Что ж, мне бы очень хотелось поехать с вами!
— Тогда пойду спрошу у Чжо Ли, можно ли нам взять джип. Будете готовы через десять минут?
Либби кивнула. Она чувствовала, что выглядит нелепо в глазах Стивена, но ей казалось, что он не из тех, кто может использовать сказанное, простив нее.
— Куда мы поедем? — весело спросила она, усевшись в машине рядом со Стивеном.
— В пуэбло. Хочу использовать его виды в фильме. Вы согласны?
— Там ведь живут индейцы, да? — Сансури оттуда родом.
— Но «пуэбло» испанское слово?
— Да, и означает город. Кстати, есть два типа индейцев. Большинство из тех, что показывают в кино, — это равнинные индейцы. Когда-то они кочевали по равнинам Северной Америки, охотились на бизонов и ловили рыбу. Но были еще и другие индейцы, которые вели оседлый образ жизни, например навахо, и их-то стали называть индейцы пуэбло.
— А как же апачи и Геронимо? — спросила Либби, пытаясь вспомнить все, что когда-либо слышала об индейцах.
— Племена апачей жили на равнинах. Боюсь, белым людям еще предстоит ответить за то, что они сделали с ними.
Либби замолчала. Ярко светило солнце, воздух был сухой, повсюду виднелись красные и лиловые скалы, желтый песок и редкая зелень. Повсюду росли высокие кактусы, словно тянущиеся к небу худые, изогнутые руки.
— Когда-то у меня в Англии был кактус, — вспомнила Либби. — Не видела более странного растения. Все его терпеть не могли. Но однажды он расцвел. Это был самый прекрасный цветок на земле.
— У некоторых кактусов прелестный аромат, — согласился Стивен. — Но я об этом ничего не знаю. Вам лучше спросить Джонатана.
— Да. И люди такие тоже бывают. Они кажутся сухими и бесполезными… Не могу сказать, что мне очень нравился мой кактус.
— Полагаю, в последние годы у вас не было недостатка в цветах. По сравнению со всеми этими букетами кактус, наверное, выглядел невзрачным!
— После аварии я часами нюхала эти букеты. Сладкий запах подгнивших бутонов — отвратительно!
Стивен расхохотался:
— Вы сами похожи на кактус! Возможно, именно это и увидел в вас Джонатан, — добавил он почти про себя.
Либби покачала головой:
— Джонатан меня почти не знает.
Стивен усмехнулся:
— А вы еще не расцвели?
Либби нахмурилась:
— Вряд ли я когда-нибудь расцвету. Пока у меня была музыка, я чувствовала себя счастливой.
— Так бывает со многими людьми искусства.
— Наверное, — со вздохом согласилась Либби. Музыкантам для общения нужны не формы или слова, а звуки — то, что невозможно осязать. Их можно только услышать, а потом забыть.
— Добро пожаловать в мир! — усмехнулся Стивен, и Либби рассмеялась в ответ.
Скоро плоские пастбища остались позади, и они направились к холмам у мексиканской границы. Повсюду высились причудливые древние скалы, и до самого горизонта простиралась иссушенная солнцем, но все равно прекрасная пустыня. По пути стали встречаться заросли деревьев, маленькие ручьи, бьющие из-под земли, и люди.
Внезапно перед ними возникло пуэбло. Оно лежало в долине у водного потока, впадавшего в маленькое озеро. У Либби перехватило дух. На одном берегу озера располагалась площадь, окруженная аккуратными глинобитными одноэтажными домами. Самыми поразительными были два молитвенных дома, которые назывались кива. Позже Либби узнала, что все обитатели пуэбло делились на две группы: летние, или Тыквенные, люди и зимние, или Бирюзовые. У каждой группы была своя кива — глиняный дом с куполообразной крышей, в который вела приставленная к стене лестница. Так в дом забирались танцоры, без которых не обходилась ни одна церемония. Зимние танцы посвящались охоте и были, очевидно, древнее летних, которые индейцы посвящали урожаю, плодородию и дождю. Чуть поодаль от деревни стояла церковь с единственным колоколом, который каждое воскресенье созывал жителей на службу.
Вся долина была наполнена голубоватым дымком из уличных печей.
— Что они жгут? — поинтересовалась Либби, нюхая ароматный воздух.
— Думаю, сосну. В путеводителе говорится, что она дает приятный запах, — ответил Стивен и въехал в долину.
Либби казалось, что почти все молодые девушки похожи на Сансури. Некоторые были одеты в дешевые, простые платья, но, то тут, то там взгляд выхватывал из толпы девушку в национальной одежде из мягкой кожи с пестрым узором. Мужчины почти не выделялись в своих джинсах и рубашках и с готовностью предлагали туристам сувениры.
— Лучше вам нигде не найти! — зазывал их молодой человек. — Посмотрите сами.
Либби с мольбой взглянула на Стивена.
— Можно?
— Почему нет? — Он оставил джип на площади и пошел следом за Либби в толпу пожилых индианок, продававших свои поделки.
— Неужели они делают все это сами? — прошептала Либби.
