Книга Маленький мудрец - Борис Штейн

Я решил начать «следственные действия», не выходя из пансионата. Осмотр велосипедов не дал ничего. Никаких особенностей грунта возле маяка не было, а если и были, то я о них ничего не знал. Я и сам не знал, на что надеялся наткнуться. Утром я вызвался помочь Тиине делать уборку в комнатах постояльцев. Тиина приносила в большом пластмассовом (разумеется, желтом!) ведре воду, а я вовсю махал тряпкой, заползая под кровати и внедряясь в платяные шкафы. Если к делу подойти с вдохновением (как к любому делу следует подходить с вдохновением), то мокрая тряпка вполне может сойти за спортивный снаряд. Не нужно только никаких удлинителей в виде швабр и специальных тряпкодержателей. А нужно гнуться и напрягаться, гнуться и напрягаться, и пружинить, и получится вполне нормальная разминка. Одновременно я осматривал вещи. Заглядывал в карманы висевшей в шкафах одежды, но ничего такого, за что можно было бы уцепиться, не обнаружил. Тиина добродушно на меня посматривала. Это была хорошая девушка с ровным характером. Она жила в городе Луйгесааре, но в пансионате у нее тоже имелось спальное местечко, и она частенько оставалась ночевать. В городе жила ее мать, она иногда приезжала в пансионат вместе с ребенком лет полутора-двух. Это была девочка. Она говорила Тиине «мама» и висла на ней. Никто не спрашивал Тиину об отце ребенка. Не рассказывает – значит, не хочет. Захочет – расскажет. Дело личное. Излишнее любопытство не красит эстонского человека. Говорят, что эстонец может пятнадцать лет проработать бок о бок с коллегой и не знать, женат он или нет. Так шутят об эстонцах местные русские. А я не понимаю, что здесь смешного.

Но вот мы с Тииной вошли в комнату рыжего шведа, и я почувствовал сильный толчок в груди. На полу возле письменного стола стоял изящный кейс. Само по себе это обстоятельство не должно было меня взволновать. Кейс как кейс. Сейчас время красивых вещей, и глупо было бы предполагать, что нормальный не нищий швед отправится в заграничную поездку с облупленным фибровым чемоданчиком, обтянутом брючным ремешком. Но монограмма! Кейс украшала изящная золотистого цвета монограмма. На ней были изображены три буквы. Они нагло, дразнясь, лезли мне в глаза – дразнясь и цинично смеясь, радуясь своей открытости и безнаказанности. СВС – вот что это были за буквы, те самые, что красовались на бумажке, лежавшей возле трупа.

Вот так.

Тиина между тем, подхватив ведро, устремилась из комнаты. Это было как нельзя более кстати. Украсть кейс? А вдруг в кейсе – просто ценности. Тогда что: обыкновенная кража? Позор, позор, и даже не мне, а тете Маале, конец ей и ее нелегкому бизнесу. Брр… Не трогать кейс? А вдруг… Внезапно в коридоре зазвонил телефон. Я услышал, как Тиина поставила на пол ведро, прежде чем раздалось ее «алло». Кажется, я получал шанс открыть кейс…

Но тут я услышал голос рыжего шведа. Он поздоровался с Тииной. А она сказала:

– Иди, комната открыта, там Валерий, он мне сегодня помогает.

Как странно: она сказала это по-эстонски. И швед ее понял, потому что по-эстонски же ответил ей:

– Хорошо.

И зашагал к двери.

Я никогда в жизни не смогу ответить на вопрос: как я очутился под кроватью, что меня толкнуло на это, неблаговидное, в общем-то, действие. Могу точно сказать, что не было у меня никакого плана, не успел он возникнуть в голове, как я уже лежал на полу под обширным деревянным ложем и рассматривал ноги в белых носках «фроте» и огромных белоснежных кроссовках. Потом в поле моего зрения попали женские ноги в резиновых тапочках, но вскоре они вышли из сектора обзора. Оставалось только навострить уши, что я и сделал.

– Где же твой мелкий бес? – спросил рыжий. Я представил, как Тиина пожимает плечами.

– Не знаю, убежал куда-то, непоседа… А почему ты его так называешь? Он ведь взрослый человек.

– Не знаю. Какой-то он вездесущий: и артист, и поломойка, и оператор на маяке…

Ах, вот оно что: на маяке. У меня опять екнуло сердце. Он?! Кроссовки вышли из зоны наблюдения, раздались звуки легкой возни и голос Тиины:

– Перестань. Не надо этого. Не хочу я так…

Я подумал, что если это швед убил парня, то нервы у него железные: как ни в чем не бывало кобелится после этого возле девушки. Он сказал:

– Ну чего ты, ну, Тиинушка!

– Не трогай меня, я живой человек. Во мне все перегорело, не вороши.

– И ты что же, ни разу тут ни с кем?..

– Нет, ни разу, нельзя. Грех это.

– А со мной – не грех?

– А с тобой – не грех.

– Ну так в чем же дело? – хохотнул рыжий.

– А с тобой тоже теперь – грех.

Приехали!

– Не любишь ты нас.

– С чего ты взяла?

– Сколько дней уж здесь отдыхаешь… Живешь своей жизнью. И дочку не хочешь посмотреть.

– Почему не хочу? Привези – посмотрю с удовольствием.

Воцарилось молчание, и я почти физически ощутил, как тяжело ворочается мысль в голове у Тиины, как трудно подбираются для нее слова. Наконец Тиина сказала:

– Когда хотят, по-другому разговаривают.

– Неужели?

– Ужели.

Парню, похоже, наскучили такие тонкие материи, и он спросил, посмеиваясь:

– Послушай, Тиина, может быть, просто на тебя никто не смотрит: ты какая-то блеклая!

Вот скотина!

– Почему не смотрят? – с достоинством ответила невозмутимая эстонская женщина. – Смотрят. Но я не соглашаюсь.

Как-то все нехорошо получилось. Гоняясь за страшной тайной, наткнулся на тайну совсем иного рода, до которой мне не было никакого дела. Словно подсмотрел в замочную скважину. Просто так. Из любопытства. Черт возьми! Дурак!

– Как-то у вас тут сложно все. В Швеции – гораздо проще. И веселее.

– Вот ты и уехал из отцовского дома в свою Швецию, Карл, – констатировала Тиина. Потом сказала: – Ты пойди, погуляй пока. Я здесь закончу.

Блеклая – не блеклая, а нагибаться-разгибаться, орудуя тряпкой, при этом толстокожем Карле не захотела. Тут Карл сообщил: