Жану Ги Бювуару исполнилось тридцать пять, и вот уже десять лет он занимал должность заместителя Гамаша. На нем были вельветовые брюки в рубчик и шерстяной свитер под кожаной курткой, на шее красовался небрежно завязанный щегольской шарф. На лице у Бювуара застыло нарочито невозмутимое выражение, которое очень подходило к его загорелому, мускулистому телу, но странным образом противоречило внимательному и сосредоточенному взгляду. При внешней небрежности и расслабленности Жан Ги Бювуар был напряжен, как взведенная пружина.
— Благодарю вас, сэр. — Николь пришла в голову мысль, а будет ли она когда-нибудь чувствовать себя на месте убийства столь же уверенно, как эти люди.
— Старший инспектор Гамаш, это Роберт Лемье. — Бювуар представил молодого детектива, почтительно стоявшего чуть в стороне от полицейского кордона. — Агент Лемье был дежурным офицером отделения Службы безопасности в Ковансвилле. Он получил сигнал, немедленно прибыл сюда и принял меры, чтобы оградить место преступления, после чего вызвал нас.
— Отличная работа. — Гамаш пожал ему руку. — Ничего не бросилось в глаза, когда вы прибыли сюда?
Похоже, вопрос ввел Лемье в замешательство. Он надеялся, что в лучшем случае ему позволят остаться и понаблюдать за работой криминалистов. Он даже и мечтать не мог, что встретит самого Гамаша, не говоря уже о том, чтобы отвечать на его вопросы.
— Bien sur[14], я увидел здесь мужчину. Anglais[15], как я подозреваю, судя по одежде и бледности. У англичан, я заметил, слабый желудок.
Лемье с удовольствием поделился своими наблюдениями с инспектором, хотя эти соображения только что пришли ему в голову. Он понятия не имел, действительно ли англичане[16]более подвержены слабости и бледности по сравнению с квебекцами, но звучало это, во всяком случае, здорово. Кроме того, Лемье на собственном опыте убедился, что англичане начисто лишены вкуса, когда речь идет об одежде, и этот мужчина в клетчатой фланелевой рубашке никак не мог оказаться франкофоном[17].
— Его зовут Бенджамин Хедли.
На противоположной стороне круга Гамаш заметил мужчину средних лет, прислонившегося к клену. Высокий, стройный и выглядит очень больным. Бювуар проследил за взглядом Г амаша.
— Он обнаружил тело.
— Хедли? Хедли Миллз, мельница Хедли?
Бювуар улыбнулся. Он понятия не имел, откуда инспектор узнал об этом, но ведь узнал!
— В самую точку. Знаете его?
— Нет. Еще нет. — Бювуар вопросительно приподнял бровь, в ожидании глядя на шефа, и Гамаш пояснил: — На крыше мельницы выцветшая надпись…
— Ага. Хедли Миллз, мельница Хедли.
— Отличное дедуктивное мышление, Бювуар.
— Всего лишь удачная догадка, сэр.
Николь готова была надавать себе пощечин. Она была там же, где и Гамаш, видела то же самое, что и он, но он заметил надпись, а она нет. Что он заметил еще? И чего не заметила она? Проклятье! Она с подозрением уставилась на Лемье. Похоже, он заискивал перед старшим инспектором, стараясь произвести на него впечатление.
— Merci[18], агент Лемье, — заявила она, протягивая руку, пока старший инспектор повернулся к ним спиной, рассматривая «англичанина». Лемье машинально пожал ее руку, как она и рассчитывала. — Au revoir[19].
Мгновение Лемье стоял в нерешительности, переводя взгляд с нее на широкую спину Гамаша. Потом пожал плечами и удалился.
Арман Гамаш перенес внимание с живых на мертвую. Он сделал несколько шагов и опустился на колени рядом с телом, ради которого и прибыл сюда.
Прядь волос упала на открытые глаза Джейн Нил, и Гамашу захотелось убрать ее. Он знал, что это был всего лишь каприз, прихоть. Впрочем, он и был капризным человеком. В некотором роде. Он привык позволять себе некоторые вольности. Бювуар, напротив, был сама рассудительность, поэтому они прекрасно дополняли друг друга.
Гамаш молча смотрел на Джейн Нил. Николь кашлянула. Она решила, что старший инспектор, вероятно, забыл, где находится. Но он не отреагировал. Не пошевелился. Они с Джейн словно замерли, глядя друг на друга: один — сверху вниз, другая — снизу вверх. Потом он обвел ее глазами. Поношенная кофта на пуговицах из верблюжьей шерсти, светло-голубая водолазка с воротником под горло. Никаких ювелирных украшений. Ее ограбили? Придется спросить у Бювуара. Ее твидовая юбка пребывала именно в таком состоянии, в каком она может быть у упавшего человека. Колготки Джейн, испачканные, по крайней мере, в одном месте, остались в целости и сохранности. Быть может, ее ограбили, но физическому насилию она не подверглась. Разумеется, если не считать таковым убийство.
Темно-карие глаза старшего инспектора остановились на ее покрытых коричневыми пятнами руках. Загорелые руки с огрубевшей кожей от постоянной работы в саду и на огороде. На пальцах нет колец или перстней, как и каких-либо признаков, указывающих на то, что они там когда-либо были. Он всегда испытывал боль, глядя на руки недавно умершего человека, представляя себе, как эти руки держали вещи и касались других людей. Продуктов, лиц, дверных ручек. Или жестикулировали, выражая восторг или горечь. И наконец финальный жест, которым они наверняка пытались защититься от удара, несущего смерть. Мучительнее всего для него было смотреть на руки молодых людей, которые больше никогда машинально не уберут прядь волос с лица.
С помощью Бювуара он выпрямился и спросил:
— Есть ли какие-либо данные о том, что она была ограблена?
— Мы ничего не обнаружили. Мистер Хедли говорит, что она никогда не носила ювелирных украшений, и даже сумочку брала с собой очень редко. Он полагает, что мы найдем ее в доме.
— А ключ от дома?
— Ключа нет. Но, опять-таки, мистер Хедли говорит, что здешние жители не запирают дома.
— Теперь будут запирать.
Гамаш склонился над телом и принялся внимательно рассматривать крошечную ранку. Трудно было поверить, что через отверстие столь небольшого диаметра из человеческого тела только что утекла жизнь. По размерам рана была не больше ногтя его мизинца.
— Есть какие-либо предположения о том, кто мог это сделать?
— Сейчас в разгаре охотничий сезон, так что это может быть шальная пуля. Хотя рана не похожа на пулевые отверстия, которые мне пришлось повидать.
— Вообще-то говоря, сейчас начался только сезон охоты с луком и стрелами. Стрелять из ружей можно будет только через две недели, — заметила Николь.
