и мы вошли через ворота в Забытые Дела. Маргарет огляделась вокруг в поисках вещей, которые могли бы ей понравиться.
В Забытых Делах не растут растения и не живут животные. Здесь не найдешь ни травинки, и даже птицы не хотят сюда летать.
Я сел на что-то, напоминающее колесо, и стал смотреть, как Маргарет, подобрав палкообразную забытую вещь, разгребает ею кучу других вещей.
Я увидел что-то, лежавшее у моих ног. Это был кусок льда, формой напоминавший большой палец руки, только с горбом.
Это и в самом деле оказался горбатый и очень холодный палец, но едва я взял его в руку, он начал таять.
Когда растаял ноготь, я бросил палец на землю, теперь он лежал около моей ноги и больше не таял, несмотря на то, что воздух был теплым, а с неба светило горячее голубое солнце.
— Нашла что-нибудь? — спросил я.
Хозяин Забытых Дел
Подошел Кипяток. Мне доставило мало радости видеть его вновь. В руках он держал бутылку виски. Нос у него был красным.
— Нашли что-нибудь? — спросил Кипяток.
— Нет еще, — сказала Маргарет.
Я бросил на Кипятка презрительный взгляд, который скатился с него, как с гуся вода.
— Я видел сегодня настоящие хорошие интересные вещи, — сказал Кипяток. — Перед тем, как идти на ланч.
Ланч!
— В четверти мили отсюда. Могу показать, — сказал Кипяток.
Я не успел сказать нет, Маргарет сказала да, она уже готова была идти за ним куда угодно, что меня совсем не радовало, но я не хотел устраивать сцену, особенно на глазах у Кипятка, чтобы он пересказывал потом своей банде, и они смеялись бы над нами.
Это отнюдь не поднимало настроение.
Мы двинулись за пьяным уродом туда, докуда, по его словам, было не больше четверти мили, а на деле оказалась целая миля, и, то карабкаясь вверх, то сползая вниз, поднимались все выше и выше в Кучи.
— Отличный день, правда? — сказал Кипяток, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, у большой кучи чего-то, отдаленно напоминающего консервные банки.
— Правда, — ответила Маргарет, улыбаясь и показывая рукой на облака, которые ей, очевидно, нравились.
Это вывело меня из себя: приличная женщина не должна улыбаться Кипятку. И я не мог отделаться от мысли: что же дальше?
Наконец мы добрались до того, что Кипяток считал необычайно интересным, и ради чего тащил нас в такую даль по Забытым Делам.
— Ой, как красиво, — радостно воскликнула Маргарет и принялась складывать их в корзинку — специальную корзинку, которую она принесла для таких вещей.
Я смотрел и не видел в них ничего особенного. Они были даже уродливы, сказать по правде. Кипяток стоял, прислонившись к забытой вещи, оказавшейся одного с ним роста.
На обратном пути
Мы с Маргарет долго и молча возвращались в Смертидею. Я не предложил ей помочь нести корзину.
Корзина была тяжелой, Маргарет вспотела, и нам несколько раз приходилось останавливаться, чтобы она могла отдохнуть.
Мы сидели на мосту. Этот мост был сделан из камней, собранных далеко и сложенных по правилам этого далека.
— Что случилось? — спросила Маргарет. — Что я не так сделала?
— Ничего не случилось. Ты ничего не сделала.
— Тогда за что ты на меня злишься?
— Я на тебя не злюсь.
— Злишься, я же вижу.
— Нет.
Что-то случится
Случилось через месяц, и никто не знал, что это будет. Откуда мы могли знать, что Кипятку придет в голову такое?
Столько лет потрачено на то, чтобы избавиться от тигров и ужасов, которые они с нами творили. Как ему могло захотеться чего-то еще? Я не знаю.
Целый месяц в Смертидее все было хорошо. Я работал над новой статуей, а Маргарет продолжала свои походы в Забытые Дела.
Работа двигалась плохо, и очень скоро я стал просто приходить в Смертидею и смотреть на недоделанную скульптуру. Ничего не получалось, и это не было для меня новостью. Мне не везло со статуями. Я уже давно подумывал о том, чтобы найти работу на Арбузных Делах.
Иногда Маргарет уходила в Забытые Дела одна. Я волновался. Она была слишком красива, а Кипяток и его банда слишком уродливы. Мало ли что взбредет им в головы.
И что ее все время туда тянет?
Слухи
Примерно через месяц из Забытых Дел поползли слухи: говорили о жестоком обвинении, которое Кипяток предъявляет Смертидее.
Говорили, будто он произносит бредовые обличительные речи насчет того, что в Смертидее мы все делаем не так, и что он один знает, какой она должна быть; потом он стал говорить, что с форельным питомником мы тоже обращаемся неправильно. Это был позор.
Как у него поворачивался язык вообще говорить о нас — но потом к слухам добавились разговоры о том, что мы трусы, и нечто совсем невразумительное насчет тигров.
