«17 июня 1996 г. Родная моя! Наш pоман, долгое время был совеpшенно платонический, совеpшенно не совpеменный. В то же вpемя, это – настоящий pоман между мужчиной и женщиной, с настоящими гpомкими чувствами, ночными pазговоpами, тонкой злостью, смешной игpой в плоть и ненатуpальным, а потому обоpванным кокетством. Я мечтаю о тебе.
Прошлое меняется не только в нашей голове, в наших представлениях, но в наших нынешних делах. Прошлое меняется само по себе, независимо от нашего присутствия в нем на мыслительном или чувственном уровне. В прошлом присутствует душа, для которой время не существует, для души – прошлое-настоящее-будущее – это все единый процесс, который никогда не прекращается. То есть настоящие дела, меняющие образ человека, делают это не за счет общественного мнения (прощения, восхваления и т. д.), но по причине изменения самого прошлого за счет настоящих дел, которые – есть единый процесс, в котором пребывает единомоментно душа. Для души не существует времени. Поэтому не существует раз и навсегда завоеванных результатов, нельзя платить за сегодняшние дела вчерашней монетой. Не означает ли все это, что в случае материализации вчерашнего дня, в этом вчерашнем дне не будет некоторых реалий, которые были, когда вчерашний день был сегодняшним.
Я вновь в гоpоде, в котоpом ты жила более двухсот лет. Я в pастеpянности пеpед этим вpеменем, скpывающимся под твоим именем. А сколько в тебе задумчивой и гpемящей стpасти, котоpая только одна способна вызвать во мне стpах по иной жизни, мнительно легкой и стpадальчески желаемой?!
Помнишь письмо, которое ты написала мне прошлой осенью еще из Петербурга, я его почти наизусть знаю.
„Возлюбленный мой! Непривычно снова слышать откуда-то издалека твой голос, непривычно просыпаться по утрам и не видеть тебя рядом. Все еще так близко, так живо и осязаемо: вкус последней малины, „вкус осени“ и запах дыма от нашего костра на берегу, и тепло камня, который „согрел мне руки и душу“. Твои мягкие губы, прикосновение к колючей щеке, движения твоих рук – их ласки наполняют меня ощущением полета какого-то неземного, причудливая смесь наших с тобой многочисленных и таких разных запахов – все это со мной и всегда будет со мной… На следующее утро после расставания я проснулась совершенно без сил. Да, ты прав: это все-таки утомительно, хотя здесь, наверное, сказалось не только это. Знаешь, я просто упивалась тобой в ту ночь, каждая частичка моего тела стремилась к тебе и любила тебя. Но, главное, я вдруг вспомнила, что не рассказала тебе о самом тяжелом воспоминании, которое раньше, до нашей встречи не давало мне покоя, постоянно, наверное, лет пять, всплывало в памяти. За эти два года я ни разу не вспомнила об этом, и той ночью, когда мы разговаривали обо всем, я совершенно искренне забыла этот эпизод из моей жизни. Когда-нибудь обязательно расскажу тебе его, но не хочу в письме.
С завтрашнего дня начну, наконец, серьезно учиться. Я решила обязательно сделать какой-нибудь небольшой художественный перевод со шведского или финского. Даже начала уже, и сразу же столкнулась со многими проблемами. Главная проблема состоит в том, что, если быть верной автору, то русский текст получается каким-то нескладным. Но, если делать вольный перевод, не потеряется ли „самобытность“ произведения и авторской манеры. Буду думать об этом, пробовать, может быть, возьму другой текст. Потом обязательно пришлю тебе.
Любимый мой, сколько еще у нас впереди, и прекрасного, и мучительного. Но я чувствую сейчас какую-то новую силу в себе. Хочу всегда быть честной с тобой. Как много вопросов, на которые не могу пока найти ответа. Как много сомнений, только не в наших чувствах друг к другу. Я так люблю тебя. И дай нам Бог, чтобы сбылось то, чего мы хотим, все самое заветное. Пока, родной. Целую тебя“.
Моя девочка! Вот я здесь. Тебя нет. Может быть где-нибудь я обнаружу твой образ, легкое дуновение впечатлений, оставленных на этих улицах, в этих квартирах, в аллеях Летнего сада, в ночных ресторанах. Наши письма помогут мне отыскать знаки этих следов, я хочу вновь прожить эти впечатления.
Необычно знать, что тебя нет рядом, и еще более необычно знать, что ты не только рядом, но ты живешь во мне; я не просто думаю о тебе, я живу вместе с тобой, ты – какая-то важная часть меня, составляешь что-то единое со мной. Об этом можно было предполагать, но знать наверное, как я это знаю сейчас, нельзя было прежде, пока ты не уехала.
Вот вновь это ощущение. От твоего не присутствия рядом – заломило в скулах, и слезы подступают. Даже не слезы – рыдания.
Я тебя люблю. Особенность моей натуры в том, что я всегда жил, готовясь к худшему, все свои планы строил на том основании, что исход событий может быть самым невыигрышным. Такое состояние души, наверное, называют скептическим, а такой подход скептицизмом. То же было и с тобой, я всегда был готов к самому противному для себя. Но теперь я этого не боюсь, – хотя и не хочу одновременно, – теперь я хочу с твоей помощью стать много сильнее и много способнее к жизни, собственно, стать более жизнестойким, нежели прежде. Все минувшие годы мы занимались совершенствованием тебя, и достигли мы многого, ты стала очевидно сильнее, ярче, жизнелюбивее, самобытнее, просто красивее, динамичнее, определеннее. Теперь давай займемся мною. Это требуется для того, чтобы задать нам с тобой новый уровень отношений в новых условиях жизнедеятельности, то есть я должен выйти на тот уровень свободы действий, который ты сейчас имеешь. Я должен иметь возможность к той же свободе передвижений, к той же перспективе, что сейчас потенциально для тебя открылись. А для этого мне нужно стать гораздо динамичнее, умнее, изощреннее, естественнее, сильнее, я должен приобрести новые знания, чтобы открыть новые для себя возможности.
Вот формула нашего нового этапа – новые возможности; мы можем открыть и помогать друг другу открывать новые возможности для нашего внутреннего и внешнего развития».
«А вот и вступает моя свежая мамочка; ее свеженькие слова, после четвертьвековой разлуки с ее временем».
«Сегодня во время обеда у пруда на заднем дворе главного павильона Kurhaus'а (тот самый, в котором фантастической роскоши танцзал, сохраненная комната, в которой играл Достоевский, и, собственно, казино) играл джаз-банд. Ну и что. Все равно образина дьявола выглядывает здесь отовсюду. Три королевские лилии – знак, символ Висбадена. Три лилии – французская королевская отметина проститутки. Сквозь эту невообразимую роскошь висбаденскую дьявола выглядел еще Достоевский, и сражался здесь с ним, и победил, – проигравшись в пух и прах, и заработав очки дополнительные в сражении с чертом телесным и метафизическим здесь в Висбадене, – продолжив в России, и, навсегда победив черта одной лишь фразой, одной лишь мыслью, одним лишь пророчеством – „Без Бога все можно“. „Три лилии на могиле моей без креста…“. – Как я люблю Бодлера. Бодлер – это Достоевский в стихах. Здесь мы очень сходились с твоим отцом. Точнее, это он меня познакомил с „Цветами зла“. Прощай моя милая, как же я тебя…».
Дальше строчка залита чем-то, и получилось грушевидное чернильное пятно. Слеза.
