Как-то в пятницу вечером, за несколько дней до Рождества, Ланг с Саритой подвозили Кирси в аэропорт. Кирси ехала встречать Рождество и Новый год в Мадрид, к своему молодому человеку, Мигелю, и Ланг, сидя за рулем, слушал, как девушки подшучивают над его накачанным прессом, sixpack, как они говорили. Они проехали серый от дождя Котгби, и от всей этой болтовни, беззаботной, как бабочки-лимонницы июньским днем, Ланту стало не по себе. Когда они выехали на Тусбиледен, Ланг уже еле сдерживался. Он разогнался до ста тридцати километров в час и, как только за окном мелькнул поворот на Оггельби, обернулся и прошипел:
— Может, хватит уже! Неужели вы и вправду такие… идиотки?
Сидевшая на заднем сиденье Кирси хихикнула, а Сарита холодно посмотрела на него и сказала:
— Вот как? Тебе не нравятся наши разговоры?
— Да, — ответил Ланг, — не нравятся. Ненавижу, когда несут чушь! И кривляются! — добавил он.
Сарита ничего не ответила, она демонстративно отвернулась и стала смотреть в окно: на улице моросило, все вокруг было серо-коричневого цвета, который разбавляли только неоновые вывески «Этуетти», «Гигантти» и других дешевых супермаркетов. Но потом, когда они вдвоем возвращались в город, Сарита сказала сухо и холодно:
— Если ты решил, что имеешь право диктовать мне, о чем можно говорить, а о чем нет, то лучше найди себе другую любовницу.
Это была их первая настоящая ссора, которая длилась несколько дней. Когда они вошли в квартиру на Хельсингегатан, Миро тут же перестал смотреть телевизор, подбежал к Сарите и прыгнул ей в объятия.
— Привет, Кришан, — сказал он, поглядев на Ланга.
— Привет, Миро, — ответил Ланг и пошел на кухню разделывать рыбу.
Когда все было готово, сели за стол. Сарита и Ланг открыли бутылку сухого итальянского вина. Ужинали они в полном молчании. Потом Сарита уложила Миро, и они стали смотреть очередной выпуск «Сумеречного часа» — все так же молча.
На этот раз ведущий Ланг отдал предпочтение лиловым тонам: на нем была светлая рубашка с легким оттенком лилового, галстук — нечто среднее между белым, розовым и фиолетовым, и темно-лиловый пиджак. Зритель Ланг подумал, что в целом все выглядит довольно стильно, но Сарита ничего не сказала о костюме ведущего. Первыми гостями студии были премьер-министр Липпонен и историк, профессор Силтaла. Липпонена всю осень сильно критиковали за резкий тон его политических выступлений, и Ланг пригласил их с Силталой, чтобы поговорить об авторитарном наследстве в финской политике. Ланту показалось, что беседа удалась, разговор получился серьезный, но Сарита пару раз зевнула. Через полчаса началась рекламная пауза, и Сарита, которая за весь вечер не произнесла ни слова, сказала:
— Иногда я так устаю от чужих мнений, что хочу превратиться в какую-нибудь актинию.
После чего удалилась в спальню и закрыла за собой дверь. Ланг пожал плечами и выключил телевизор. Он взял бутылку, выпил остатки вина в свой бокал, подошел к окну и стал смотреть на темный и обшарпанный внутренний двор. Напротив, этажом ниже, кто-то смотрел «Сумеречный час». Самого человека он не разглядел — лишь вытянутые ноги и голые ступни на маленькой скамеечке, — зато экран был виден отлично. Ланг постоял некоторое время, глядя на свое изображение. Все это напоминало немое кино, только цветное. На экране Ланг разговаривал с известным актером, который славился своей бурной жизнью: они обсуждали, каково это постоянно находиться в центре внимания желтой прессы. И вдруг крупным планом показали лицо Ланга. Поскольку слов было не слышно, Ланг с ужасающей отчетливостью увидел, как он выглядит на телеэкране. Все его движения были неестественны: наигранное оживление на лице, мимика, скорее похожая на гримасы, подергивание щек и уголков рта, когда он пытался говорить выразительно. И главное, Ланг увидел руки — они вертелись, махали и нарезали круги вокруг туловища, словно огромные неуклюжие птицы. Ланг вспомнил, как Минккинен говорил о том, что для телеэкрана у Ланга чересчур оживленные манеры и что ему прежде всего надо научиться следить за руками. И Ланг снова испытал отвращение — отвращение, которое всю осень вынуждало его ворчать и ругаться на Минккинена, на режиссера студии и всех остальных. Да кто он такой, этот щеголь на экране? И что такого уж особенного в его речах, что он счел себя вправе занимать чужое время в пятницу вечером, когда все и так устали после пяти долгих, дождливых и темных рабочих дней? Ланг допил вино и отошел от окна. Тяжелыми шагами он направился в спальню, словно предчувствовал: конечно, завтра Сарита заговорит с ним, но до самого Рождества она не прикоснется к нему и не позволит ему прикоснуться к себе.
8
Дождь все сочился на серый и размокший город, вода капала тихо и монотонно, как печальные слезы богов. Между Рождеством и Новым годом Ланг вместе с Минккиненом и группой по сбору информации подробно расписывал передачи на весну; рабочие дни были долгие, и несколько ночей Ланг провел у себя на Скарпшюттегатан. Как-то вечером, за день до Нового года, Ланг вернулся на Хельсингегатан и открыл дверь своим ключом; Сарита была дома одна, она сидела за столом и ела йогурт из миски.
— А где Миро? — тут же спросил Ланг.
На Рождество он подарил мальчику видеоигру «гейм-бой», хотя Сарита считала, что Миро еще слишком маленький для таких игрушек. Миро очень обрадовался подарку и впервые за все время благосклонно посмотрел на дядю Кришана.
— Новый год он встречает у папы, — спокойно ответила Сарита. — Вернее, у бабушки: мать Марко живет в Стенсвике, сейчас они там втроем, — добавила она чуть погодя.
Ланг смутился и почувствовал легкий укол ревности: наконец-то Миро стал встречать его как желанного гостя и даже считал его почти отцом — почему же понадобилось отправлять его к бабушке именно сейчас? К тому же Сарита говорила, что на Рождество Марко уехал — в Обу или в Стокгольм, поэтому Ланг на несколько недель и думать забыл о своем воображаемом сопернике. Но теперь он снова испытал страх — и не столько перед отцом Миро, сколько перед бывшим любовником Сариты. Прошло уже больше четырех месяцев, думал Ланг, а Марко так и остался призрачной, обманчивой тенью. Ланг ни разу его не видел, он знал его только по фотографии на зеркальном столике: красивое, суровое лицо, волосы собраны в хвост, взгляд острый и проницательный. Обычно Ланг спал как раз возле зеркального столика и иногда, просыпаясь, чувствовал на себе хищный взгляд Марко. Он хотел спросить Сариту, нельзя ли переставить фотографию куда-нибудь в другое место, например в шкаф с запирающейся дверцей. Но боялся заговорить об этом, и, возможно, теперь, из-за этой слабости, он решил показать, что недоволен.
— А ты уверена, что Марко хорошо заботится о мальчике? — недоверчиво спросил он и добавил: — А его мать, кто она?
Сарита удивленно посмотрела на него:
— Конечно, уверена. Пока отчим Марко был жив, я не разрешала Миро к ним ездить. Но Йокке, отчим, умер прошлым летом. А Кати, бабушка Миро, вполне нормальная.
— А чем тебе не нравился Йокке? — спросил Ланг.
