– Я только что встретила его на улице. Он шел с женщиной.
– Женщиной?
– Тебе не кажется, что он непоследователен?
– Возможно, Нина, но не бери это в голову, это не твоя проблема, он сам разберется.
– Я читала сегодня, что круг не замыкается ни биологически, ни эмоционально, пока у человека не родится внук. Они пишут, что это глубоко укоренено в нас. Прочитав это, я подумала, что они правы, но тут же испытала отвращение к себе, что мыслю так банально.
– Тогда это даже хорошо, что у Людвига появилась женщина.
– Вамп.
– Ты сама такая была.
– Я не была вульгарной и шлюховатой.
– Была, в весьма привлекательной манере.
– Конечно не была.
– Была.
Нина наливает себе коньяка, бутылка имеет форму викинговского драккара, Ларс купил его на датском пароме, когда возил внуков в «Тиволи»[1].
– Нет, не была, – говорит Нина с нажимом на «не».
Ларс встает и подходит к окну. Он почти всегда делает так пару раз за сессию. Можно подумать, ему важно убедиться, что за окном жизнь течет своим чередом, люди ходят по улице, некоторые с пакетами из магазинов, машины останавливаются, когда положено, а право трамвая на преимущественный проезд уважается всеми участниками дорожного движения.
– Нина…
Голос Ларса внезапно изменился. Рабочий тон исчез, а взгляд стал чуть ли не трепетным. Нина не помнит у него такого взгляда с начала девяностых, когда он разводился.
– Что?
– Я тут подумал…
– И?..
– Ты листок на ветру…
– Да что ты…
– Именно что да. И сам я тоже такой. Мы знаем друг друга целую вечность. Мы вместе горевали и радовались, трахались. Наши друзья умирают с такой скоростью, что нам не уследить. Тебе жить не на что. Мне скоро светит очень приличная пенсия, у меня немало отложено и есть квартира ценой в пять миллионов.
– Ты меня заинтриговал. И чего ты хочешь?
– А почему бы нам не съехаться? Могли бы прикупить себе домик в Тоскане или Провансе или квартирку в том же Берлине и пили бы, ели себе да играли в петанк, пока не хватит удар и не заберет Норвежская воздушная скорая помощь.
– Ты серьезно?
– Очень, черт возьми.
– Я не состою в Воздушной скорой.
– Можешь вступить. Это каких-то пятьсот-шестьсот крон в год всего.
– Дороговато, по-моему.
– Это тоже деньги, конечно. Но тебе достаточно один раз сломать ногу, и окажешься в приличном выигрыше.
– Все равно дорого.
– Ладно. Мы говорим в принципе. Это ведь не совсем мертворожденная идея?
– Очень неожиданное предложение.
– Такие предложения всегда застают врасплох. Хотя оно само приходит на ум. Признайся, ты тоже об этом думала?
– Может быть. Но сию секунду на меня много всего свалилось. Мне трудно сказать что-то разумное с ходу.
– Тебе и не надо отвечать с ходу. Подумай об этом.
– Подумаю.
Они замолкают, а Джони Митчелл поет «We don’t need no piece of paper from the City Hall»[2].
– Так сексом будем заниматься? – спрашивает Нина.
– А без него нельзя?
– Ты сказал, что мы должны.
– Я не в форме, пил вчера и сегодня, в душе не был. А вот в Берлине будем спариваться как кролики. Подумай об этом, кстати. Сутками напролет, если захочешь.
– Тогда ты не получаешь мячика.
– Мячик я мог бы получить все равно.
– Даже не мечтай.
– Не будь скупердяйкой.
– Буду.
– Хорошо. Но обещай, что придержишь его для меня.
– Ничего не обещаю.
– Нина, этот мячик мне нужен.
– Это я вижу по твоей жалкой бесстрастной роже. Что за него дашь?
– Пятьдесят крон.
– Не смеши.
– Сто.
– Забудь.
– Двести.
– Хорошо. Ты получаешь мячик, я получаю бесплатную сессию, и будем на связи.
– Отлично.
Нина кидает ему мячик. Ларс светлеет лицом и идет устраивать новый мячик в коллекцию на полке.
– Я немного помог тебе сегодня? – спрашивает он, когда Нина уже в дверях.
– Может быть. Самую малость.
– Ты чувствуешь себя получше, чем когда пришла?
– Не знаю. Зато знаю, что коллекция мячиков в Берлин не поедет.
– А пластинки?
– Пластинки пусть. И еще мне очень хочется танцевать. Мы сможем там заняться танцами?
– Думаю, да.
– Часами танцевать? Вечер за вечером?
– Если хочешь.
– Вот отлично. Хватит тебе валяться на диване.
С этими словами Нина выходит за дверь и спускается по лестнице. Только ее и видели.
Пятый этап
Спускаясь по Бугстадвейен, Нина обдумывает предложение Ларса. Оно не лишено интереса. Особенно в части танцев. Опять же экономический аспект. Минимальная пенсия, уготованная ей, со скрипом покроет аренду домика в садовом товариществе, но остается вопрос, где жить зимой, раз там нельзя. Она могла бы дешево и уныло кантоваться с октября по апрель в Испании, но это печальная перспектива. С деньгами Ларса основополагающие моменты жизни приобрели бы иной вид. И Берлин выглядит заманчиво. Их круг общения составили бы другие культурные скандинавы, а время протекало бы в театрах, музеях, кафе. И без секса она не останется, судя по раскладу. Нине не хватает телесного контакта с кем-нибудь. Почувствовать, приникнуть, прижаться. Прежде в смысле телесности проблем не было, но постепенно партнеры поисчезали. Этот кадр в Стамбуле был интересен только поначалу. Он благорастворился, и Нине осталось смотреть на озабоченно копошащийся за окном муравейник да на этот чертов мост, всегда совершенно одинаковый. А Ларса она знает вдоль и поперек. Он достаточно хорош. К тому же он в курсе, что она любит, и наоборот. Это удобно.
* * *
Никак этого сознательно не отслеживая, Нина сворачивает на Росенборггатен и останавливается у дома номер два. Она пробегает глазами список жильцов. Вот нужная квартира: Людвигсен, Руков, Кюльпе, Августссон. Снимают сообща, догадывается Нина. Тогда понятно. В этом коллективе Кюльпе свою самоуверенность и взращивает. Раз он много читает и сам пишет, товарищи считают его интересным и образованным. В этом возрасте пускать друзьям пыль в глаза ничего не стоит. Кто полный идиот, становится понятно к тридцати и позже. Августссон, конечно, официант, приехал из Швеции на летние подработки, но прижился и остался. Руков, наверно, еврей, ушел в подполье и скрывается от немцев, думает Нина и улыбается про себя своей ребячливой фантазии. Людвигсен, очевидно, уроженец Западной Норвегии, возможно Восса. Жизнь большого города для него как океан интересных возможностей, он все время в поиске и расспрашивает обо всем, чего не знает. Кюльпе, скорей всего, вырос в Осло или самых ближайших окрестностях. Во всяком случае, его рецензия сочится высокомерной столичной самоуверенностью. Уже собравшись позвонить в домофон, Нина все-таки этого не делает. Что-то останавливает ее. На что он ей сдался, этот Кюльпе? Поддается ли он вообще увещеваниям? Как она представляет себе их встречу? Она не имеет ни малейшего понятия. Но поговорить с ним она должна. Только не на пустой желудок. Нина разворачивается и идет назад по той же улице, где-то она проходила суши-бар. И точно, вот оно заведение. В тесном помещении никого, кроме женщины азиатской наружности, читающей газету с азиатской вязью. Нина рассматривает меню и заказывает шесть роллов с огурцом и два суши-нигири, только с лососем, пожалуйста, добавляет она, смутившись. По неясным причинам она не смогла приноровиться к суши с другой рыбой, особенно с масляной, тем более масла она вообще не ест. Женщина молча принимает заказ, но Нина замечает, что она недовольно хмурит лоб. Будь что будет. Наблюдая, как готовится еда, ловко и бережно, Нина размышляет об отношении японцев к смерти. Она смутно представляет, что думают об этом вопросе в той части мира. У них строятся алтари для почитания предков. Что есть, то есть. Но как насчет собственной смерти? Японцы кажутся ей излишне серьезными. По крайней мере, такими их изображают в кино и телевизоре.
