Нас как бы притиснули друг к другу, и мы словно были под одеялом вместе, что-то вроде этого.
Я все вспоминаю, как он на меня смотрел. В смысле он же был тот мужчина, понимаете? Удивительно! Так не должно было быть, но, оглядываясь назад, я четко понимаю, что это совсем не удивительно. Но тогда я была потрясена. Боже, как он на меня смотрел. Смотрел только на меня, и я никак не могла прийти в себя от этого взгляда, оттого, что он так меня видит. Взбудораженная, я внезапно почувствовала, словно меня швырнули в новый мир. Это было жутко, возбуждающе и странно. Но сильнее всего оказался шок, просто шок оттого, что этот мужчина, этот взрослый человек так на меня смотрел. Не знаю, почему я выбрала именно его после всех походов с Ариэль по ночным клубам.
Теперь-то меня это не удивляет. Разумеется. Но тогда… Тогда я просто обалдела и почувствовала, что за несколько минут все, все переменилось. И в какой-то момент у нас начались прикосновения, и я почувствовала, как у него встал. Я ужаснулась. Меня это возбудило, но и перепугало. Перепугало до такой степени, что я боялась, как бы меня не стошнило. Я отвернулась, потому что не хотела, чтобы он увидел, как меня тошнит, если бы до этого дошло. И я чувствовала его позади себя, и член у него был такой твердый, что в ту минуту я решила: точно придется убежать. Знаете, те несколько секунд, когда точно не знаешь, вывернет тебя или нет, и я продолжала танцевать и тереться об него задом, дожидаясь, пока мой организм сообразит, что ему делать, и я ждала, застряв там, до ужаса напуганная. Меня бил озноб, ладони вспотели. Я подняла глаза и увидела Ариэль, улыбающуюся мне, но как-то натянуто. Она подняла брови, как бы подбадривая, но я ощутила, что она злится. А потом кто-то заслонил ее от меня, и я вдруг почувствовала себя лучше и поняла, что тошноты нет. Я снова согрелась, закрыла глаза и просто слилась с ним.
Я заметила, что он нервничает. Сказал, ему нужно идти. Но дал мне свой номер телефона и понял, что я ему позвоню. Должен был понять. Я так и сделала.
Я выбралась на улицу и нашла его: он сидел на капоте автомобиля и курил сигарету. Выглядел таким спокойным, таким уверенным в себе, сидя на этом проклятом автомобиле.
В итоге мы уселись на какой-то лестнице в темноте. Было холодно, и я продолжала влюбляться в него и была счастлива. Странно. Я чувствовала себя на седьмом небе. Он так мягко меня поцеловал. Никто еще никогда не целовал меня так. Никто даже близко так меня не целовал. Ни разу в жизни. Не было никакой спешки. Его губы были мягкими, теплыми, и, Бог мой, он был нежен. Это меня и добило. Это и добило. Он был нежен. По-настоящему. Боже, в то время, в тот период моей жизни. Все было кончено. Оттого, как он ко мне прикасался, мне хотелось плакать. Не знаю, как еще это выразить: я была сражена наповал. Едва дышала и все скакала вокруг, как придурочная, как ребенок, а он сидел и, глядя на меня, чуть улыбался такой безмятежной улыбкой, словно он все-все знает. И я танцевала вокруг, кажется, босая, — а он сидел и смотрел на меня с этой своей улыбкой… эти его глаза… и мне нужно было оттуда удирать. Поэтому я соврала ему, что у меня месячные. Не знаю, почему я это сказала, почему просто не пошла к нему.
И все. Он снова меня поцеловал, и сердце у меня колотилось, колотилось… Нужно было удирать.
Я поехала к Ариэль. Было поздно. Я взяла такси. Она лежала в кровати, и я забралась к ней и все рассказала. Я поняла, что она в бешенстве. Я повернулась на другой бок, улыбнулась в темноту и уснула.
Уилл
Лето я провел на Санторини. Каждое утро просыпался в своей маленькой комнате, съедал завтрак на террасе с видом на море. Улыбался обслуживающей меня старушке, шел к бассейну, находил себе шезлонг и читал. Днем сидел в таверне у воды, ел бобы, жареного на гриле осьминога и пил пиво. Потом спал, читал и наблюдал за детьми, ныряющими со скал. Позднее отправлялся на пробежку высоко над городом, по гребню горы, в направлении к Имеровильи. На обратном пути останавливался у розовой церкви, сидел на стене и наслаждался закатом. Часто со мной бежала белая собака, тощая и похожая на волка, а потом, тяжело дыша, сидела рядом со мной, пока солнце падало за горизонт.
Как-то раз к стене прислонилась женщина, в оранжевом свете ее лицо было красивым. Мы стояли вместе — мы двое и пес. Мне очень хотелось заговорить, но я молчал.
Солнце опускалось все ниже и ниже. Поднялся ветер, пот у меня на коже начал высыхать. В конце концов она ушла, кивнув мне, застенчиво улыбнувшись, и я смотрел, как она медленно идет по тропинке к городу.
За исключением нескольких греческих слов, которыми обменивался с милой женщиной, подающей мне завтрак, я почти ни с кем не разговаривал, покинув Париж.
Доброе утро… Как дела?.. Спасибо…
Пиво в баре в городе. Там же ужин. Я не делал попыток ни с кем познакомиться. Ни разу не подошел к смотрящим на меня женщинам. После ужина сидел на стене в старой крепости, скручивал сигареты, курил их и следил за появлением луны. Я прислушивался к разговорам, к шепоту влюбленных, укрывшихся под крепостными стенами.
Иногда вечером я произносил что-нибудь вслух: напоминал себе, что я все еще здесь, что не утратил дар речи.
«Прыгай», — говорил я. Или: «Телефон». Или: «Изабелла».
Лежа на кровати и глядя в потолок, я слушал, как эти слова плывут по комнате.
За несколько дней до отъезда я пошел в бухту Амоуди, мимо осликов, которые везли туристов вверх по крутой дорожке назад в Ойа. Я прошел мимо таверн, обогнул высокие скалы над водой. Дело шло к вечеру, уже поднялся ветер, и маленький пляж почти опустел. Я расстелил полотенце на плоской скале и, встав на краю, посмотрел в воду.
Я чувствовал теплый и мягкий воздух. Нырнул и, прорвав поверхность, провалился в прохладную воду, внезапно оказался в ней, погружаясь все глубже и глубже. Я оставался на глубине сколько мог, дожидаясь необходимости вынырнуть. И когда вырвался на поверхность, то испытал острый прилив радости, будто лишь здесь, в воде, овеваемый теплым ветром, ощущая на губах вкус соли, я мог чувствовать, мог очистить свою память, стряхнуть знакомое оцепенение. Опустив голову, я энергично поплыл к островку с часовней, выстроенной в скале. В лужице стекающей воды я лежал вниз лицом на горячем камне, прижавшись к нему грудью, ногами, животом, ладонями, прогреваясь на солнце. Вода высыхала, оставляя налет соли, стягивающей кожу, словно на меня наваливалось само небо. Небо, вода, тепло, ветер, камень подо мной. Мне хотелось удержать это, проникнуть в это. Или вобрать это в себя.
Я уложил свою небольшую сумку. Старушка из гостиницы дотронулась до моего плеча и сказала что-то, чего я не понял. Я сел в такси и помахал ей. Она стояла, уперев одну руку в бок, а другой махала мне в ответ в утреннем воздухе.
Сидя в аэропорту в ожидании своего рейса до Парижа, я вспоминал ее круглые щеки, полные руки, черные юбки, ее полный сочувствия взгляд каждое утро, когда она приносила мне лишнюю порцию меда, ее печальные, ободряющие слова прощания. Я посмотрел вниз, когда мы взлетали над островом. Море внизу казалось голубым блюдом, солнце только что поднялось над водой. Она меня жалела.
