Тут из дверей вышел какой-то усталый врач в сопровождении двух толстух медсестер. Увидав его, Элинор открыла сумку, выхватила два бумажных платочка и протянула один из них мне.
— Простите, что заставили вас ждать, — сказал нам доктор, взяв у сестры охапку бумаг. На вид ему было едва за двадцать; у него была модная стрижка и широкая лоснящаяся физиономия. — Я доктор Грэнстед, хирург-ортопед, лечащий врач мисс Мак-Брум.
Он пожал мне руку, а потом посмотрел на бумаги.
— У мисс Мак-Брум переломы тазобедренного сустава и бедренной кости. Но возможно, дело не ограничивается этими внешними повреждениями.
— А что с ней случилось? — Элинор даже рот разинула.
— Счастье, что она выжила. — Доктор нахмурился. — Возможно, у нее есть и более тяжелые внутренние повреждения. Артериальное давление и гематокрит постоянно падают, так что я подозреваю внутреннее кровотечение. Скорее всего, это разрыв селезенки: я консультировался с терапевтами. Плюс, я уверен, имеется сотрясение, а то и отек мозга. В реанимации нет штатных нейрохирургов, но, если появится мозговая симптоматика, мы переправим ее в Нашвилл.
— Как она? — спросила я, стиснув платок.
— Не понимает, что вокруг нее происходит, — ответил доктор.
— О господи! — Элинор замахала руками. — Не обращайте внимания! Она никогда этого не понимает и при этом еще дразнит меня. Обычная история.
Доктор моргнул.
— Она ведь не умрет, правда? — Мне снова стеснило грудь.
— Мы постараемся этого не допустить. — Он пристально посмотрел на меня. — Чем скорее начнем операцию, тем больше у нее шансов.
— Операцию? — Элинор снова разинула рот.
— Нужно вправить вывихи, сопоставить отломки и, возможно, зафиксировать их при помощи спиц. Не исключено, что потребуется протез сустава. Кто из вас может подписать документы?
— Наверное, я, — ответила я, поднимаясь.
Я нацарапала подпись, а доктор тем временем уставился в телевизор, где шел очередной блок новостей. В Южной Америке разбился самолет, и это навело меня на странную мысль: вероятно, многие люди становятся жертвами проклятий, даже не подозревая о них. Они живут себе, ни о чем не подозревая, и не видят, что неприятности просто преследуют их: засоренные унитазы, авиакатастрофы, сердечные приступы, крушения поездов.
— Ей ведь уже не поправиться, да? — Я заглянула ему прямо в глаза. Шариковая ручка скользнула из моих рук и покатилась по кафельному полу. Поднимая ее, одна из толстух присела на корточки, и ее колготки затрещали, как сухое полено. «Если наберешь еще хоть фунт, то просто лопнешь! — подумала я. — Хорошо, хоть работаешь ты прямо в скорой помощи».
— Я делаю все возможное, — ответил доктор, с трудом отрываясь от телевизора, — но вам все же стоит оповестить родных. Аварии бывают и похуже, и ей чертовски повезло, что она осталась жива. И все же прогноз не слишком радужный. Знаю, все это очень неприятно.
— Да уж, еще бы, — отозвалась Элинор и приосанилась. — А что за авария?
— Так вам не сказали? Ее машину сбило поездом. — Он переводил взгляд с меня на Элинор, словно прикидывая, насколько подробно можно рассказывать.
Элинор зажала рот руками и стала раскачиваться взад-вперед.
— Сбило по… — просто язык не поворачивался это выговорить. Я рухнула обратно на стул, и у меня снова затряслось колено. А доктор все посматривал в телевизор, шурша своими бумагами. Ему не терпелось отвезти Джо-Нелл в операционную и поскорее искромсать ее. В старину доктор Чили Маннинг узнавал все о моем сердце, лишь пощупав мое запястье. «Может, укольчик успокоительного? — спросил бы он сейчас. — Не то вы, моя голубушка, вся издергаетесь от этой аварии». Это был доктор старой закалки, теперь таких уже нет. Отбывая во Флориду, он предупреждал меня о странностях новомодных врачей. Говорил, что они лечат по книжкам, что им нужна машина стоимостью в миллион долларов, чтобы понять, зачастило ли сердце. Его собственный сын, Джексон, работал в этой самой больнице. Когда-то он ухаживал за Фредди, «ухаживал» не то слово — они даже были помолвлены. Фредди так и не сказала нам, почему у них вдруг разладилось. Я все надеялась что-нибудь выведать, но Фредди укатила в Калифорнию. Думаю, их размолвка как-то связана с тем, что ее выгнали из медицинского колледжа.
— Как же это произошло? — кричала Элинор, округлив глаза.
— Спросите лучше полицейских, — ответил доктор, — и давайте поговорим после операции.
Он развернулся на каблуках и скрылся за двустворчатой дверью, а обе медсестры заколыхались вслед за ним. Едва лишь двери захлопнулись, как Элинор высунула язык.
— Вот ведь хам, — прошипела она, — и как две капли воды похож на хирурга из «Дней нашей жизни», который оказался маньяком.
— Детка, это не мыльная опера, — возразила я, — это жизнь.
— Сама знаю, — буркнула она, а затем взяла журнал и стала рассеянно листать его.
— Который теперь час в Калифорнии? — Я раскрыла свой ридикюльчик и поискала монетку в двадцать пять центов.
— Зачем это тебе? — Элинор бросила на меня подозрительный взгляд и опустила журнал.
— Надо позвонить Фредди, — ответила я.
— Чего ради? Она ведь даже не дома, а в Мексике. Надо подождать, пока откроется офис «Вестерн юнион» и мы сможем послать телеграмму.
— Негоже сообщать о таком телеграммой, — сказала я.
— Негоже, что такое вообще происходит! — Ее глаза стали кисло-желтыми, цвета маринада от кошерных огурчиков. И вдруг она вся скрючилась и зарыдала.
— Ах, деточка, — вскрикнула я и пересела поближе к ней. Я хотела сказать ей что-то очень верное про то, как вся семья сейчас должна сплотиться, но так и не подыскала нужных слов. Не хотелось огорчать ее, но мне казалось, что родовое проклятие снова принялось за дело. Это моя вина, что оно тяготеет над нами. Хэтти, конечно, не верила в него, хотя и слушала, затаив дыхание, мамины рассказы о легендах старого Техаса — о затерявшихся путниках, таинственных исчезновениях, убийствах и привидениях. Эти истории мы любили даже больше, чем мамин персиковый пирог, за который ей девятнадцать лет подряд присуждали голубую ленту на ярмарке округа Брэбхем. Я никогда не думала, что проклятие так могущественно, что из-за него я схороню всех, кого люблю. Судьба отнимает их у меня одного за другим. Люди советуют не тужить, ведь умершим теперь хорошо. Но нам-то откуда знать?! Или кто-то уже наведался в рай и проверил? Смерть близких — это страшная кара, которую посылает мне небо, кара жуткая и таинственная, как закрытые двери реанимации.
«Жизнь — беспощадная штука», — подумала я, закрывая глаза. Будь здесь Джо-Нелл, она бы тут же захохотала: «Кривишь душой, Минерва! Ведь про себя-то ты думаешь: „Жизнь — дерьмо“, а говоришь: „Беспощадная штука“». Не люблю я всякие грубости, но все же должна признаться: Джо-Нелл умеет рассмешить меня. А смех — это просто дар Господень. Он исцеляет душу и прочищает мочевой пузырь. А в моем возрасте, даже при склонности к недержанию, это ой как полезно.
