Книга Хозяйство света - Дженет Уинтерсон

Все сюда, посмотрите на кобру! Чудеса Востока!

1851 год, и они были в Гайд-Парке.

Мрак себя чувствовал восставшим из мертвых.

Ему нравились шум, толкотня, продавцы программок и открыток, ларьки, жулики в красных шейных платках, надувательство и болтовня. Шулеры и жонглеры, арии из итальянских опер, уличные художники предлагали вывести ваше имя под аляповатым рисунком Хрустального Дворца. Игрушечные паровозы тащили вагончики с куклами, и женщины, одетые как куклы, продавали фиалки, булочки и самих себя. Разносчики предлагали самое лучшее, самое красивое, единственное и неповторимое, и девушки ходили на руках.

Лошади в тяжелой упряжи выкатывали пивные бочки, и человек с пантерой предлагал увидеть Тайны Индии, и все это — еще до того, как они оказались в очереди у входа в Хрустальный Дворец, где их ожидали чудеса Империи.

То был их медовый месяц — Мрака и его молодой жены, — хотя его пришлось отложить, ибо Мрак слег сразу же после свадьбы.

Сейчас он был здоров, и, видя облачение Слуги Господа, люди оказывали ему знаки уважения, где бы он ни появлялся.

Его жена устала — она предпочитала жизнь безыскуснее, — и Мрак нашел для нее стул, а сам отправился купить им пирожки со свининой и лимонад. Кто-то увидел, как Королева[4]ела пирожки со свининой, и неожиданно они вошли в моду. Теперь и богатые, и бедные ели грошовые пирожки со свининой.

Мрак заплатил деньги и уже пробирался назад, балансируя пирожками и бутылками с лимонадом, как вдруг услышал свое имя:

— Вавилон.

Голос был тихим, но рубанул его, как раскалывают камень: часть отпадает, а то, что открывается внутри, — грубое и необтесанное.

— Молли, — произнес Мрак — ровно, как мог, но голос был шершав. Она стояла в зеленом платье, рыжие волосы заплетены в косу. На руках держала маленькую девочку, и та провела ручкой по лицу Мрака.

Мрак замешкался со своим грузом, лимонадом и пирожками. Не присядут ли они на минутку?

Молли кивнула.

Они пошли к столикам под развесистыми пальмами, привезенными из Индии, — для Лондона те казались странными и безрассудными, как первобытный лес. Мрак и Молли расположились в плетеных креслах, а тем временем официант-индус в тюрбане и кушаке подавал «коронационного цыпленка» семье углеторговца из Ньюкасла.

— Малышка?…

— С ней все в порядке, Вавилон, только она слепая.

— Слепая?

И он вернулся в тот ужасный день, когда она пришла к нему, тихая и беспомощная, а он…

* * *

У нее был другой мужчина — он всегда это знал. Видел, как однажды ночью она быстро шла к дому на другом конце города. Она закуталась в плащ, в покров и не хотела, чтобы ее видели.

Когда она скрылась в доме, Мрак остановился под окном. Навстречу ей вышел молодой человек. Она протянула руки. Мужчина и Молли обнялись. Мрак отвернулся, острая головная боль раскалывала череп. Страх забросил якорь глубоко в его мягкое нутро. То был страх, давно плывший к нему в тумане.

Он повернул в город. Он и не ожидал, что сможет уснуть. Вскоре он стал ходить ночами напролет. Он уже не помнил, когда спал в последний раз.

Он вспоминал, как смеялся и думал, что если никогда не будет спать — умрет. Да, он чувствовал себя мертвым. Хрупким и пустым, словно выскобленная скорлупка. Смотрел в зеркало и видел тщательно отполированную раковину, чей постоялец исчез, а жилище ценно лишь поверхностью. Он всегда хорошо одевался.

Молли заметила, что он изменился. Она старалась ему угодить, и он иногда забывал, но всякий раз, когда они любили друг друга, когда Вавилон был до предела наг, он вновь слышал колокол, и чуял, как скелет корабля с рваными парусами подходит все ближе.

Он никогда не рассказывал ей, как был тенью ее шагов, и когда они встретились однажды вечером в трактире «Сведенные концы» и она ему сказала, что у нее будет ребенок, он оттолкнул ее, побежал через весь город к себе и заперся в комнате, завернувшись в драные паруса.

Его стены были увешаны рисунками Стивенсона — маяк на мысе Гнева. Башня выглядела живой, встав на своем постаменте на дыбы, — морской конек, хрупкий, невозможный, однако ликующий средь волн.

— Мой морской конек, — так называла его Молли, когда он подплывал к ней в постели, словно в океане тонущих и страждущих.

Морская пещера и морской конек. Такая у них была игра. Их водная карта мира. Они были у истоков мира. Здесь перед Потопом.

* * *

В тот день она пришла к нему, тихая, открытая, а он бездвижно сидел перед умирающим огнем. Она умоляла его, а он ее ударил, красные угольки вспыхнули у нее на щеках, а он бил снова и снова, и защищаясь, она подняла руку, и…

* * *

Заговорив, она прервала его мысли.

— Откуда я упала.

Он посмотрел на девочку: она смеялась, гулила, ее глаза не видели, ручки не отрывались от маминого лица, голова поворачивалась вслед за звуками. Теперь он знал, что натворил, — он бы жизнь отдал за то, чтобы сунуть руки внутрь времени и повернуть его вспять.

— Я сделаю все, о чем ты попросишь. Только скажи. Все.

— Нам нечего желать.

— Молли, ее отец — я?

— У нее нет отца.

Молли поднялась уходить. Вавилон вскочил следом, роняя бутылки лимонада. Молли крепко прижимала ребенка к себе, и девочка притихла, ощущая мамину тревогу.

— Дай мне ее подержать.

— Чтобы ты швырнул ее на землю?

— Я думал о тебе каждый день с тех пор, как уехал. И думал о твоем ребенке. Нашем ребенке, если ты мне скажешь.

— Я так тебе и говорила.

— Я не думал, что увижу тебя снова.

— И я тебя.

Она умолкла, а он вспомнил ее в ту ночь — в ту первую ночь, когда луна выбеливала светом ее белую кожу. Он протянул руку. Молли отступила.