Вырывая страницы из того самого блокнота, она впоследствии писала Яцеку:
«У кассы меня ждал двухметровый гид – встречаются порой и такие китайцы. Он купил мне билет и посадил в поезд. Вез него я бы и до платформы не добралась. Услуги гидов-опекунов оплачиваются из моей стипендии, поэтому… Впрочем, о них я тебе потом расскажу, а сперва о самом путешествии. Вагон без купе, ехать два дня. Стены оплеваны, постоянно орет радио, по которому передают марши или какие-то крики. Его невозможно выключить или хотя бы сделать звук тише.
Я думала, что пассажиры угощают меня рисовой похлебкой из вежливости, но на самом деле ими двигало любопытство. Как только я вытащила свои бутерброды и принялась есть, несколько десятков людей уставились на меня без всякого стеснения, комментируя каждый откушенный кусок. Ну это еще ничего, можно привыкнуть, все-таки третий класс, кроме меня, ни одного иностранца. Хуже с туалетом: просто дыра, даже дверной задвижки нет. Я им не пользовалась. Я довольно вынослива – выносливее, чем кажусь на первый взгляд. (Быть может, тебе это следует учесть на будущее, ха-ха-ха. Кстати, отец не жил с нами, зато между мной и матерью всегда были мужские отношения – никакого нытья, женских истерик… Думаю, она так воспитала меня именно потому, что отец не жил с нами: вместо мужчины в нашем доме царили мужские принципы.)
Ночью выключили радио и свет, мы взгромоздились на свои нары. Представь себе, какие они и сколько их в вагоне, если их скрип заглушал шум самого поезда… И тараканы. Они лезли отовсюду: из щелей деревянного пола, из стен… Я могу взять в руки крысу, змею, могу препарировать труп, но тараканы… Всю ночь я просидела, завернувшись с головой в плед; чтобы не бегать в туалет – не ела и не пила. По истечении двух дней, совершенно задеревеневшая, я вышла на перрон в Шангу. Аил дождь. Тысячи людей отыскали своих родственников или какой-то транспорт – и только я стояла и стояла на перроне, и у меня болел живот. Я было подумала о привокзальном туалете, но, представив, каким он можем быть, предпочла описаться – под дождем этого все равно никто бы не заметил.
Моим единственным удовольствием за несколько дней было это первое мгновение одиночества на абсолютно опустевшем перроне. Я пошла в зал ожидания переодеться. Ко мне подошла какая-то тетка; оказалось, что она мой гид, для удобства назовем ее леди Пикси, поскольку она похожа на мышку Пикси или Дикси из диснеевского мультика).
– Добрый день, вы хоросо себя цувствуете? – Она говорила по-английски скорее с каким-то свистом – как выяснилось, из-за отсутствия нескольких передних зубов, – нежели с акцентом. Па перрон за мной она не вышла: «Ведь идет доздь. Болъсой доздъ».
И она была права. Очень даже права, поскольку солидарных с ней – миллиард. Мне пришлось в этом убедиться позже».
«Гостиница кошмарная, больница тоже. Как тебе определение местного свинства: «Грязь нужна для того, чтобы не пораниться о действительность»?
«Good[14] масына, масына!» – хвастались в больнице западным барахлом, выброшенным на благотворительность.
Акупунктура, по мнению китайцев, – это суеверие, будущее за антибиотиками, их рекомендуют принимать даже от болей в желудке. После работы я возвращаюсь в отель и учу китайский. Только вот зачем? Со мной никто не разговаривает.
Спасибо, что следишь за квартирой и помогаешь Иоанне. Знаешь, чего мне больше всего недостает, о чем я мечтаю? О большой бутылке средства для мытья посуды. В целях дезинфекции я бы облила этой жидкостью всю свою комнату, а заодно и себя. Везде пахнет прокисшим молоком и разваренным рисом. Есть один большой европейский магазин, но там только продовольствие. По нему, как по музею, водит меня студент отделения английской филологии, на нем красная с золотом лента. Я покупаю там очень дорогое английское печенье к чаю.
Насчет того, что ты написал… Ты прав, такая уж я есть. Пет, Яцек, за тот цирк с квартирой я на тебя не обижаюсь. Видимо, всему свое время. Гели бы ты открылся мне раньше… быть может, вовсе не было бы так хорошо. А так… все немного иначе. Во всяком случае, в нашу пользу».
«Я уже говорила, что вынослива и упряма. Я приехала сюда, чтобы чему-то научиться. Но больница здесь не такая, как мне обещали, гостиница тоже не такая… вообще все не так. Очень даже не так.
В университетской столовке я встретила первого не-китайца, его зовут Рене. Он полвека изучал синологию, и от европейца в нем осталось не так уж много. Вместо приветствия он принялся надо мной смеяться:
– Это тебе еще зачем? – Он сорвал с моего больничного передника идентификационный бейджик. – Bene, bene.[15]Ты знаешь итальянский? Китайского наверняка не знаешь.
На вид он типичный голландец – высокий, рыжий, но сам к себелюбит обращаться по-итальянски, чтобы казаться более экзотичным. Когда-то Рене диагностировали шизофрению; по его собственным словам, ее особую голландскую разновидность. После первого же приступа, сорок лет назад, Рене приехал в Китай – и выздоровел. По крайней мере он так полагает…
– Моя болезнь осталась в Голландии, в Роттердамской психиатрической больнице, в пятом отделении, палата номер два.
Я цитирую его слова более или менее дословно, он действительно верит, что чем дальше находится от того места, тем для него лучше. Не знаю, нормален ли он, адекватен ли всему тому, что происходит здесь. Он пережил культурную революцию, его сослали на принудительные работы в деревушку неподалеку от Тибета. Каждому, кто сомневался в его лояльности Китаю, он читал наизусть с любого места цитатник Мао и уверял, что с тех пор, как перестал читать буржуазную литературу, на многое посмотрел иначе. Он предпочел бы умереть здесь, лишь бы не уезжать. Здешние места целительны для него, он почувствовал их, как птицы чувствуют магнитное поле Земли, выбирая место для гнезда и совершая перелеты на зимовку.
Знаешь, Яцек, я верю ему – это, пожалуй, наиболее точно характеризует мое умственное состояние после трехнедельного пребывания в Китае. Рене ходит в линялой, распространенной здесь униформе и щурит глаза, подражая китайцам. Он литрами глушит скверное китайское пиво, выглядит как толстощекий семидесятилетний голландец – и вдруг, хитро прищурившись, делается маленьким косоглазым китайцем. Да уж, от такого недалеко и до шизофрении.
Я не знала, верить Рене или нет, когда он сказал:
– Тебе, барышня, на твоем бейджике написали: «Не разговаривать с ней», причем использовали довольно специфический иероглиф – те, кто только начинает учить китайский, вряд ли это поймут.
Вот ты бы поверил?
Я спросила об этом Пикси – та явно занервничала, пробормотав что-то невразумительное. Должно быть, все же это правда.
