В их последнюю встречу она увидела его не таким, каким знала. Он был печален и бледен. Тогда она посчитала, что что-то случилось и причина вовсе не в том, что они отдалились друг от друга. Однако он сообщил ей, что целый год без нее практически уничтожил его. Сначала она не поверила, но когда увидела отчаянные попытки вернуть ее, поняла, что он в ее руках. Стало ясно: она сумела отомстить ему за то, что он, бросив ее, ушел без причины. И сейчас она в сотый раз отвергала его, не говоря почему. А он, худой и белый, стоял на коленях, как ребенок. Его вид вызвал у нее жалость. И она отвергла его, но не потому, что обладала силой воли, а потому что была убеждена, что любовь не построишь на жалости.
По дороге домой она вспоминала, как переживала эти долгие дни без Салима, залечивая раны, без поддержки кого-либо из друзей и родственников, в том числе родной сестры, которая вышла замуж и эмигрировала в Канаду. В свое время она обнаружила, что любовь как бой — оставляет шрамы, даже если выходишь победителем. А у нее осталось много шрамов — и от поражений, и от побед.
Через некоторое время она убедилась, что оба они проиграли, и кто победил, и кто потерпел поражение. Такова настоящая любовь — победы и поражения, а в конце нет ни победителя, ни побежденного. Когда любовь умирает — это ужасная потеря, а когда плодоносит — огромная победа. В любом случае нужна воля, чтобы любовь продолжалась или закончилась.
С первой же слезой из глаз Салима она ушла и больше его не видела. В тот же день она рыдала на груди у матери, так как больше у нее никого не было. «Ты сама бросила его. Зачем же плакать?» — говорила ей мать. «Ты считаешь, как остальные, мама, что тот, кто принимает решение расстаться, меньше страдает. Хорошо, давай будем откровенны. Это я себя похоронила, а не его».
В тот полдень, подъезжая к дому, ей хотелось бежать от всех этих воспоминаний, связанных с Салимом. Если это и удалось ей ненадолго, то воспоминания о первых днях в этом городе, когда она уехала из страны и от него, крутились в ее голове, как документальный фильм, который невозможно стереть.
Чужая, первое время без знакомых, она не чувствовала ничего определенного, кроме небольшого волнения в бурлящем городе. Однако уже через неделю она обнаружила на месте раны, которую пыталась не замечать, зияющую пустоту.
Через три месяца осталась только эта пустота, а мужчины, с которыми она встречалась, все они были не такие статные, как Салим.
Возвращаясь с работы раньше обычного, она проезжала мимо кофейни на улице аль-Джумейра и вдруг вспомнила, что недавно покупала там отличный шоколад. «Взять черный или белый?» — спросила она себя. — «С медом или фундуком? С мятным вкусом или ванильным?» Она прилагала усилия, чтобы не вспоминать. «С ванильным вкуснее!» Образ Салима то удалялся, то приближался, словно раскачиваясь на качелях. «Да, да. С ванильным», — гнала она образ Салима. Если он вернется, она прогонит его еще раз. Она с силой сжала руки: «Может, белый лучше?». Она сделала выбор, потом поменяла решение и вернулась к черному. Зазвонил телефон. Тот же номер, на который она попалась вчера — звонил Я.
* * *
На второй день строительство зеленого здания уже подходило к концу. Ясмин задумалась, посмотрев ввысь, насколько это было возможно: «Докуда же достанет крыша?». Она не смогла различить, что за движение происходило на далекой вершине. Может, рабочие демонтировали металлические леса, а может, устанавливали новые. Войдя в свое здание, сама не зная почему, она успокоилась, как только увидела Эфтаба, сидящего молча в углу, словно он молился в своем небольшом михрабе. Ей показалось, что он во что-то всматривается. Веки его не шевелились. В этой позе он был похож на Будду, огромный монумент которого стоял посреди ресторана одноименной гостиницы, выходящей на аль-Марина.
Она направилась к конторке. Большая сумка болталась на плече, в руке она держала телефон. Подойдя ближе, она поняла, что нарушает уединение святого созерцателя. Это было странное чувство, его невозможно было подавить.
— Добрый вечер, Эфтаб!
Он спокойно поднял голову и также доброжелательно ответил на приветствие:
— Нога все еще болит?
— А как вы узнали?!
— Я видел утром, что вы хромали, когда выходили.
— Все в порядке. М-м-м… — попыталась сказать она, посмотрев на желтый банан на небольшой тарелке перед ним.
— Вы видели зеленое здание? — и она показала рукой на улицу. — Которое построили за одну ночь?
Эфтаб поднялся, теперь он казался ей выше:
— Да, я заметил утром.
— Но оно же здесь со вчерашнего дня, — удивилась она.
— Мы видим только то, что хотим видеть.
«Либо он идеалист, либо сумасшедший!» — изумилась она про себя его ответу, потом спросила:
— А вы не удивлены, что оно было построено за один день, и такое высокое?
— Действительно, странно. Но…
Она прервала его так же поспешно, как ворвалась к нему утром:
— Вы верите в то, что за ночь может вырасти небоскреб?
И она еще раз показала на улицу.
— Я не вижу высотного здания, только передовые идеи человечества в форме здания. То, что вы видите, исключительно ваши мысли. Иногда они выходят за пределы нашего разума, — сказал он тихо.
— Я не поняла.
— Если вы посмотрите на город как на мир, в котором мы живем, а на его дороги — как на решения, которые мы принимаем в спешке, вы увидите, что это зеленое здание — лишь наши мысли, которые идут все дальше, и наши желания, которые истязают тело и разум.
Она не поняла, что имел в виду этот тщедушный индиец и, не удовлетворившись его ответом, продолжила спрашивать:
— Вы видели, какое оно высокое? Больше ста этажей. Намного больше.
— Да. Намного больше. Человек всегда стремится ввысь. Наверное, только сейчас он понял, что его настоящий дом на небе.
Ясмин молчала с вытянутой в сторону зеленого небоскреба рукой, не зная, что ответить. В тот момент Эфтаб показался ей крупнее, чем был. Прежде чем разговор закончился, он добавил:
— Здание — это мы. Это вы и я. Все, что делает человек — часть его и очень на него похоже. Машины, на которых мы ездим, у них наше лицо. Зеленый небоскреб — это наше тело. А дороги — наши конечности. Все, что мы производим, есть повторение нас самих.
— Почему?
— Чтобы не быть одинокими.
— Но это здание чудовищно.
— Не все, что мы находим чудовищным, таково на самом деле. Настоящая красота — это то, что мы чувствуем, а не то, что видим. И если говорить об этом доме или о Дубае в целом, то его красота не в дорогах и не в зданиях, а в той надежде на что-то большее, которую он для тебя творит, — сказал он, качая головой и добродушно улыбаясь.
Она стояла молча, смотря ему прямо в глаза, а про себя повторяла: «Он не похож на остальных».
