Наутро после поездки к отцу я шел в школу особенно неохотно – до последней минуту тянул! Слишком много там уже скопилось того, что было непереносимо. И страдания мои, и даже успехи – "успехи" казались особенно противными. Но если не эта школа – то что? В другую перейти, но там вряд ли окажется легче. Здесь надо справляться! Нога за ногу, но я все-таки шел. На повороте с улицы
Маяковского, как всегда здесь, ударил резкий ветер, выбивающий слезы. Отчаяние затопило меня. Я вроде научился держаться – но не хватало сил. И сегодня все рухнет. И начнется с опоздания – первый урок как раз Любови Дмитриевны, с чьего урока я столь надменно недавно ушел, – уж сегодня она воспользуется возможностью! "Вы что – и ночью делаете стенгазету, раз позволяете себе опаздывать?" – что-нибудь в таком роде скажет она. И все злорадно загогочут – и я их пойму: выскочек не любит никто! Хоть бы иначе начался день!
Впереди во мгле проступала белая гора Спасо-Преображенского собора, и вот я уже шел вдоль круглой ограды из свисающих цепей и вертикально поставленных, сизых от мороза стволов трофейных пушек, захваченных бравыми преображенцами в знаменитых боях, включенных в учебники.
Я вспоминал счастливый морозный солнечный день – на этом вот самом месте. Отец встретил меня из школы, и мы выходим к храму. И я впервые замечаю, как храм красив. Наверное, потому, что это – день счастья и все чувства обострены. В тот день я впервые, после хмурой полосы невезения в первом классе, почувствовал, что могу, получил первую пятерку – и тут, не давая моим восторгам угаснуть, – прекрасный, на фоне синего неба, белый храм.
В тетрадке моей: "ЛЫЖИ ЛЫЖИ ЛЫЖИ" – и красная пятерка чернилами.
Перо чуть зацепилось за щепку бумаги в листе и брызнуло – брызги эти помню. Как сейчас.
– Молодец! – Высокий крепкий отец рядом, рука его на моем плече полна силы. – На лыжах пятерку догнал!
Мы смеемся. Идем вдоль ограды.
– Видал, стволы трофейных пушек! – Отец показывает на сизые от мороза чугунные столбы, соединенные свисающими столбами. – Захвачены преображенцами – а это их церковь полковая.
– Захвачены? В эту войну? – морща лоб, изображая понимание, произношу я.
– Ха-ха-ха! – Отец хохочет, откидывая голову. – Что ли, не рассказывали еще вам?
Я молчу обиженно. Мог бы и сам рассказать. Все время его нет. Вот не было почти два месяца – потому и пришел встретить меня.
– Эх, товарищ Микитин, и ты, видно, горя немало видал! – произносит отец свою любимую присказку, сочувственно сжимая мое плечо. Я чувствую горячие слезы на щеках, они быстро замерзают, скукоживают лицо. – Преображенский полк еще Петр Первый создал! А пушки эти турецкие захвачены в войну 1828 года! Целых сто два ствола! Не трогай!
Но восклицание запаздывает. Я, сняв варежку, глажу тремя пальцами сизый ствол – и кожа прилипает, примораживается, не оторвать. Отец быстро становится на колени, горячо, с клубами белого пара, дышит на то место, где пальцы прилипли. Потом дергает мою руку. Содралось!
Медленно проступает кровь.
– Ничего! – быстро придумывает веселый отец – Это как будто вместе с преображенцами сражался, пострадал от турецких пушек, кровь пролил!
Ты преображенец теперь!
Смеясь, мы идем вдоль ограды. Деревья розовые, пушистые. Сейчас таких морозов почему-то уже нет.
– Да, пушки стр-рашные! – говорит отец весело. – Помню, мне переводили названия их. "Гнев аллаха"! – Отец как бы в ужасе таращит глаза. – "Дарю только смерть".
Прекрасный белый собор возвышается над ужасом, уходит в синее небо, дарит блаженство и покой.
Хоть бы кто-то сейчас мне помог – сделал так, чтоб я не опоздал! Но кто может помочь тебе тут, если ты сам специально опаздываешь? Но все-таки, может быть, есть какая-то помощь страдающим? С этой неясной мечтой-мольбой я выбежал из темной улицы на светлую площадь.
И глаза мои прыгнули к циферблату на белой башне под куполом.
Стрелки показывали без пяти девять! Я успевал! Ужас сменился ликованием. Я не произносил тогда, даже про себя, кто мне помог, спас меня, подарив пять драгоценных минут. И всегда спасет – если ты будешь этого достоин и не станешь нагло требовать "в подарок" десять минут, потом двадцать – тогда все захлопнется для тебя. А так – все прекрасно! И всегда будет хорошо, если не потеряешь то, что сегодня поймал! Радостный, я вбежал в школу, и все улыбались мне.
"Не забудь"! – во мне что-то щелкнуло. Потом я узнал этот звук в стуке клавиш пишущей машинки.
ЭТО ИМЕННО Я
Какая-то легкая, но прочная конструкция теперь поддерживала меня изнутри – не давала опасть, скукожиться, "расправляла" меня! Теперь я легко входил в класс и куда угодно. Моя обособленность раньше меня угнетала – теперь я с нею тайно ликовал. Сколько я вдруг понял всего, и наслаждался этим, и никому не собирался этого выдавать.
Теперь я знал, зачем хожу, вхожу, гляжу, – все теперь было полно смысла, и когда получалось еще раз – это было еще одним подтверждением, что я нашел свое!
Вот я иду по узкой булыжной улице, тускло освещенной луной, сердце заранее колотится в предчувствии: сейчас что-то произойдет. И вдруг сердце падает – из единственной двери в длинной глухой стене выходит какой-то огромный человек, идет, мрачно склонив голову. Мы неумолимо сближаемся – узкий тротуар сейчас сведет нас. Но я, не сворачивая, иду. Телу страшно – а душа поет. Сейчас что-то произойдет, все неожиданно, но точно перевернется – как я люблю. Мои, сугубо мои истории липнут ко мне, я уже почти богат ими – и вот сейчас случится еще одна. Я точно предчувствую это, хотя абсолютно еще не представляю – что? Главное – жизнь меня увидела и теперь уже работает на меня. Что может быть слаще этого чувства? Ну? Что теперь? Что еще она мне подарит на этот раз? Мы неумолимо сближаемся с тем грозным прохожим. И вдруг он резко запускает руку за пазуху. Я обмираю. Нож ты сейчас получишь, а не рассказ! На слабых ногах я иду вперед. Трусость – или отвага? Работа! Которая, как я понял, вошла в меня уже навсегда… ежели не убьют сейчас. Ужас и восторг нарастают с каждым шагом. Он медленно начинает вытягивать руку из-за пазухи.
Вот… сейчас… Когда мы сходимся, закрываю глаза, рискуя соступить с тротуара и попасть под транспорт. Но что транспорт по сравнению с этим вот страхом? С закрытыми глазами жду конца… жизни? Или – сюжета? Что важней? И – нарастает ликование: страшный момент прошел, его шаги уже стучат сзади! Короткий звук, словно выстрел, – но звук какой-то знакомый, привычный, родной. Я открываю глаза, резко оборачиваюсь и успеваю увидеть, как горбатая крышка, ударив в синий почтовый ящик, подпрыгивает и снова падает, закрывая щель. Он всего лишь опустил письмо, этот "страшный человек"! Я усмехаюсь, вытираю пот. Стою обессиленный. Надо мне это было? Надо!
Домой я прихожу счастливый, сопя простуженным носом, с ощущением, что шатался не зря. Чем я доволен, какой добычей? Историей избавления от страха, слегка дурацкой. чуть-чуть смешной? Это что-нибудь для меня значит? Значит, значит. Важней ничего нет для тебя, чем такие истории. Скоро поймешь, зачем тебе они, а пока просто радуйся, что они происходят с тобой. Ты уже при деле! При каком?.. Не знаю, но чувствую себя хорошо!
