– Кажется, всё дело в пиаре. Люди плохо знают котов. Ты видел, что про меня показывают? Как целыми днями я жру эту гадость, – оттолкнул он миску изящно лапой, чтобы не рассыпать. – А кто-нибудь в душу мою заглядывал? Что там?
– Вскрытие покажет, – пытался я пошутить, чтобы поднять его боевой кошачий дух.
– Ты всё смеёшься! Неужели я пришёл на этот свет только наполнить желудок?
– Нет! Конечно же, нет.
– Я рыжий…
– Ты само солнце, которое можно гладить, которое пушистыми лучами своими скрасило не одно одиночество, не одно предательство, – гладил я по голове Тома ладонью, словно это была не ладонь, а таблетка успокоительного, которая должна была растаять и подействовать немедленно.
* * *
– Шарик, ты меня любишь? – положила свою морду ему на лапу Муха.
– Хз, – вчера любил, сегодня – не знаю. С утра так трудно любить кого-то, – пытался он поймать пастью зелёную шаловливую муху.
– А вот мне кажется, что люблю. Как ты можешь сомневаться, не понимаю. Вдруг я уже беременна, – закрыла она мечтательно глаза.
– Хз, некоторые вещи начинаешь понимать, только когда они становятся навязчивыми, – наконец, поймал он муху и подумал про себя: «Муха залетела дважды». – Вот ты же недавно совсем из космоса, лучше расскажи, как там.
– Я тебе про любовь, а ты мне про звёзды. Темно там и скучно. Одно развлечение – невесомость. Даже мысли становятся невесомыми, зависают на ходу. Представляешь, летит по твоим извилинам мысль, как машина по автобану, и – резко по тормозам! Так с одной мыслью о тебе весь полёт и прошёл, – уткнулась она носом Шарику в подмышку.
– А как подруга твоя, Стрелка? – пытался выплюнуть мохнатую муху Шарик. Но она забралась в дупло где-то между пятёркой и шестёркой и затихла.
– Эта сука всё о кобелях своих рассказывала, у неё течка в мозгах, – открыла глаза и посмотрела внимательно на Шарика Муха. – И ты у неё в гостях побывал? – убрала она вопросительную морду с его лапы.
– Не, не успел, я с ней мельком был знаком, но красивая, – пытался он языком достать пернатую, но тщетно. – Ей бы мир спасать, а не по мужикам шастать.
– Красота спасёт, но только после того, как соблазнит, – облизнулась Муха.
– Да не спал я с ней – зубом клянусь. Ещё не спал, хотя зад у неё приличный. Увязался как-то за ним, слово за слово. Хозяин её бьёт, жалко стало, я и утешил, – попытался отплеваться от мухи Шарик.
– Порой утешение заслуживает секса. Видимо, недостаточно он её порол, раз по мужикам шляется, – встала и поплелась на кухню Муха.
– Чего ты сразу начинаешь, – поднялся вслед за ней Шарик.
«Вот бабы, врать им нельзя, всё равно догадаются, правду говорить тоже нельзя, всю душу вымотают», – подумал про себя Шарик, забыв про муху.
– Муха, тебе надо научиться мыслить абстрактно.
– Научи, раз надо.
– Давай для начала поиграем в ассоциации.
– Давай, а как это? Объясни.
– Видишь, кошка молоко лакает, – подозвал он её к окну.
– Вижу.
– Тебе это напоминает что-нибудь?
– Будто ты играешься с моим молочным соском.
– В твоей голове всё время эротика, но в общем – пойдёт.
– Теперь твоя очередь. Слышишь, кто-то вставляет ключ в замочную скважину?
– Дай мне подумать – случайная связь, – инстинктивно навострил уши Шарик, но ничего не услышал. – Теперь ты.
– Он входит. Влюблённость, – закатила глаза Муха. – Он ищет что-то.
– Любовь, – теперь и Шарик зажмурил глаза. – Находит.
– Брак, – услышали оба марш Мендельсона.
– Забирает всё самое ценное, – забеспокоился Шарик.
– Быт, – начала засыпать Муха. – Он тихо уходит.
– Ненависть, боль, потеря, – завыл Шарик.
– Как жизненно, – взгрустнула Муха.
– Чёрт, Муха, проснись! По-моему, нас обокрали – кто-то утащил нашу кость, пока мы с тобой фантазировали.
* * *
– Кот! Ты любовь мою здесь не видел? – ходил я из угла в угол, не зная, куда себя деть.
– Только тапочки, – лежал тот лениво на диване и смотрел «В мире животных». – А давно пропала?
– Я не знаю точно, жили-жили, всё как у всех: ужины, телевизор, скандалы, постель и сны… А потом раз – как обрезало.
– Успокойся, почеши мне спинку. Пораскинь своими мозгами.
– Ну? – сделал я всё, как мне прописал Том.
– Что ну? Рука у тебя холодная, – спрыгнул с дивана кот и, задрав хвост, прошёлся передо мной.
– И что?
– Что-что? Значит, чувства остыли.
– Да, как же они могли остыть, если я такой разгорячённый, – недоумевал я.
– Ты так долго гладил шипы этой розы, что они притупились, ты так долго смотрел в её глаза, что они увидели и тебя. Ты так долго вскармливал её поцелуями, что она открылась, ты так долго слушал её голос, что она научилась молчать, ты так долго носил её на руках, что она стала букетом. Ты так сильно её любил, что она почувствовала слабость и перестала цвести.
– Ты меня стихами не заговаривай, это я и сам знаю. Лучше скажи о себе, ты же с виду самый обычный бабник. Эти женщины, вокруг тебя и одна прекрасней другой, как ты их открываешь?
– Как Колумб когда-то Америку, – улыбнулся себе в усы Том, – совершенно случайно.
– Но всё же?
– Чтобы женщину познать и открыть, часто её надо выслушать, а иногда достаточно рот закрыть поцелуем.
– Вот ты, что ты можешь сказать о женской красоте? – расположился он на полу, словно сытый лев.
– Она существует, более того – возбуждает, – взял я в руки какой-то глянец.
– И как ты с ней уживаешься, уживался?
– А ты?
– Положу на кровать и любуюсь, – вытянул он перед собой хвост.
– А как же инстинкты? – захлопнул я чтиво и бросил на стол.
– Всему своё время, хозяин.
– А если его в обрез?
– Наслаждайтесь природой, – начал он двигать хвостом перед собой по полу, пытаясь его поймать.
– В чём, тогда по-твоему, красота выражается?
– Ты хочешь сказать, какой её частью?
– Нуда: глаза, ягодицы, лодыжки, грудь?
– Ну, пошло-поехало, красота – это же не анатомия, она обитает там, где живёт душа, – поймал наконец свой хвост Том.
* * *
– Привет, Кара! Как ты? Может, займёмся? – кричал он, как умалишённый, той, что гуляла на ошейнике рядом с человеком по зелёному пододеяльнику парка.
