— Да что ж такое! — сказала Гарриет. — Что за трусость, в самом деле! Поеду — и будь что будет. Никто не сможет сделать мне больнее, чем было. Да и какое это имеет значение?
Она заполнила форму-приглашение, надписала адрес, решительно приклеила марку и побежала бросить письмо в ящик — быстро, чтобы не передумать.
Возвращалась она неторопливо, через парк. Поднялась по каменной лестнице работы Адама[19]к себе в квартиру, безрезультатно перерыла кладовку, вновь вышла на лестничную площадку и отправилась на чердак. Вытащив оттуда старинный сундук, Гарриет отперла его и подняла крышку. В ноздри ударил пыльный, спертый дух. Книги. Надоевшие платья. Старые туфли. Старые рукописи. Выцветший галстук, некогда принадлежавший ее мертвому любовнику, — ужасная находка. Она дошла почти до самого дна и извлекла на свет божий большой темный сверток. Мантия, которую она надевала лишь однажды — на присуждение ученой степени магистра искусств, — совсем не пострадала от долгого затворничества. Твердые складки легко расправились, ни морщинки. Гордо сверкал багряный шелк капюшона. Только академическая шапочка кое-где была побита молью. Когда Гарриет встряхнула ее, бабочка-крапивница, пробужденная от спячки, вылетела на яркий свет окна и тут же попала в паутину.
Гарриет радовалась, что может теперь позволить себе собственный маленький автомобиль. Ее приезд в Оксфорд не будет напоминать прежние прибытия на поезде. Еще на несколько часов можно отодвинуть унылый призрак умершей юности, можно притвориться незнакомкой, просто приезжей — состоятельной женщиной, чего-то добившейся в жизни. Нагретая дорога вилась позади, на фоне зеленых пейзажей вставали города, окружали ее вывесками гостиниц, заправками, магазинами, полицией, детскими колясками, а потом оставались позади и тут же забывались. Июнь умирал среди роз, живые изгороди тускнели, обретая темно-зеленый оттенок, бесстыдство красного кирпича, красовавшегося вдоль дороги, напоминало о том, с какой неумолимостью настоящее застраивает пустые поля прошлого. Гарриет пообедала в городке Хай-Уиком, солидно, с комфортом — заказала полбутылки белого вина, оставила щедрые чаевые. Ей хотелось как можно разительней отличаться от той студентки, что когда-то поглощала сэндвичи и кофе из термоса, присев где-нибудь на скамеечке под деревом. Когда становишься старше, начинаешь ценить условности. Платье, выбранное для приема в саду, было аккуратно сложено в чемодане — оно будет хорошо сочетаться с мантией. Длинное, строгое, из простого черного креп-жоржета, абсолютно безупречное. Под ним лежит платье для торжественного ужина: насыщенный лиловый оттенок, прекрасный покрой без неуместного оголения спины или декольте, которые могли бы оскорбить взгляд покойных ректоров, взирающих с облагороженных временем дубовых панелей в трапезной.
Хедингтон. Уже совсем близко. Несмотря на все усилия, живот свело холодным спазмом. Вот Хедингтонский холм, на который так трудно было въезжать на велосипеде. Сейчас, когда она с достоинством спускалась на четырех пульсирующих цилиндрах, он уже не казался столь крутым, однако каждый лист, каждый камень приветствовал ее с назойливой фамильярностью старого однокашника. Узкая улочка с множеством неряшливых лавок, похожая на главную улицу какой-нибудь деревни. Кое-что здесь подремонтировали, расширили, но Гарриет не видела существенных перемен, за которые можно было бы ухватиться.
Модлин-бридж. Модлин-тауэр. Здесь все совсем по-старому — бессердечное, равнодушное постоянство творенья человеческих рук. Надо собраться с духом. Лонг-Уолл-стрит, Сент-Кросс-роуд. Стальная рука прошлого сжимает горло. Ворота колледжа — вот оно. У входа со стороны Сент-Кросс-роуд — новый привратник, имя Гарриет ничего ему не сказало, он проверил список. Она отдала ему чемодан, поставила машину в гараж на Мэнсфилд-лейн,[20]а после, с мантией, перекинутой через руку, пересекла Новый двор, потом Старый и дальше сквозь уродливый кирпичный проем вошла в здание Берли.
На лестнице и в коридоре она не встретила никого из однокурсников. У дверей студенческой гостиной три женщины значительно старше ее приветствовали друг друга с не по летам бурным девичьим восторгом, но она была не знакома ни с кем из них и прошла молча, неузнанная, словно привидение. Войдя в отведенную ей комнату, Гарриет припомнила, что во время учебы здесь жила студентка, которую она особенно недолюбливала, — впоследствии та вышла замуж за миссионера и уехала в Китай. За дверью висела короткая мантия нынешней владелицы. Судя по книжным полкам, она изучала историю; судя по личным вещам, это была первокурсница с пристрастием ко всему современному и очень плохим вкусом. Узкая кровать, на которую Гарриет бросила свои вещи, была покрыта тканью ядовито-зеленого цвета с крайне неприглядным футуристическим узором. Над кроватью висела ужасная картина в неоархаической манере. Хромированная лампа нелепого вида, казалось, презрительно шипела на стол и шкаф, которые были предоставлены колледжем и являли собой образчик стиля Тоттенхем-Корт-роуд.[21]Всю эту дисгармонию венчала и подчеркивала странная алюминиевая статуэтка, стоящая на комоде, — конструкция, похожая на гигантский погнутый штопор. Надпись на подставке гласила: «Устремленность».
С удивлением и облегчением Гарриет обнаружила, что в шкафу имеются вешалки для платьев. Зеркало, в соответствии с давней шрусберской традицией, представляло собой квадрат фут на фут и висело в самом темном углу. Она распаковала чемодан, сняла жакет и юбку, накинула халат и отправилась на поиски ванной. На переодевание она отвела себе сорок пять минут. Система горячего водоснабжения всегда была одним из главных удобств Шрусбери. Гарриет уже не помнила точно, где на этом этаже ванные, но вероятно, там, за углом налево. Две кухни с надписями на дверях: «Мыть посуду после 11 вечера запрещено». Три туалета: «Пожалуйста, тушите за собой свет». А вот и четыре ванных комнаты: «Запрещается принимать ванну после 11 вечера». Внизу отчаянная приписка: «Если студенты не прекратят нарушать режим, ванные комнаты будут запираться в 10.30. В совместном быту необходимо хоть немного считаться с окружающими». Подпись: Л. Мартин, декан.
Гарриет выбрала самую большую ванную. Там тоже висели объявления — правила пожарной безопасности и надпись большими буквами: «ЗАПАС ГОРЯЧЕЙ ВОДЫ ОГРАНИЧЕН. ПОЖАЛУЙСТА, БЕРЕГИТЕ ВОДУ». С забытым чувством подчинения дисциплине Гарриет закрыла сток пробкой и пустила воду. Вода была обжигающе горячей,[22]но эмаль в ванне облупилась, да и пробковый коврик видал лучшие дни.
