– Да. Живым, живым и только.
– Иначе – не своя жизнь. И грех даже не доставляет удовольствия.
– Ты хочешь быть живым, но еще – хорошим.
– Я? Нет.
– Это из другого стихотворения.
– Знаю.
– Потому что она не врач, было бы наоборот.
– Отлично. А как выбирать хорошее? По наитию?
– Воспитание. Десять заповедей.
– Наверное, четыре… Нет, пять.
– Всегда так: помнить, как «Отче наш…». Ладно, десять заповедей. Скажи еще – уголовный кодекс.
– Нет, три. Не убий, не укради и девятая – не лжесвидетельствуй.
– Не кощунствуй.
– Прости. Значит, только воспитание?
– Выходит, так. Смотри, что делается: большой стиль, старый гимн. Крепкие хозяйственники, менеджеры среднего звена. Ты этого как-то не замечаешь.
– Замечаю, замечаю.
– Но к тебе не пристает.
– Опять ты… Да, конечно.
Нужна идеология
– Без идеологии никак. Давай придумаем идеологию.
– Была идеология.
– Да сплыла. И хорошо. А все-таки можно было кое-что предложить мальчику, который стоит на подоконнике и ждет, когда его отговорят прыгать.
– Идеалом была машина. В Германии – зверь, у нас – машина.
– Не только. Коммунистический идеал – почти христианский.
– Ага. Сам погибай, а товарища выручай.
– Не только. Что сказать мальчику?
– Частная жизнь.
– Летом собирать ягоды, зимой пить чай с вареньем?
– Скажи ему: есть любовь. И не вообще, а к сверстнице.
– Он не верит, что его полюбит сверстница. Нужен общественный идеал. Мальчик готов потерпеть, пострадать, но для чего-то внятного.
– Жалеешь, что коммунизм кончился? А какая идея! Безо всего, без денег поначалу, на ровном месте завоевала полмира.
– Кончился? Посмотри на Китай. Как бы мальчику не пришлось жить при коммунизме. Еще Куба.
– Жизнь на Кубе не сахар. Так жалеешь?
– Ни о чем я не жалею. И винить мне некого. С детства мечтал о распаде СССР.
– Мне и в голову не приходило думать о таком.
– Особенно ночью. Спать не мог от ненависти. Болел за самые идиотские команды, хоть за ГДР, лишь бы не за наших.
– Комсомольцем был?
– Увы. Все были. Впрочем, не все.
– Так правильно сделали, что разломали?
– Само собой. Хоть и по ложным основаниям, за неэффективность. Надо было – за бесчеловечность. Но кто это мог сделать? Даже Сахаров ссылался на производительность труда, когда объяснял вождям, почему нужна свобода.
– Глупо. «Kind of глюпо», как говорил Джереми.
– Кстати, простой советский человек не был плох. Не самодоволен. В общем, образован, беспечен, щедр, с понятиями о подвиге, самопожертвовании. Мне тут приснилось, что Солженицын умер. И я говорю во сне: «Это был настоящий советский человек». Смелый, бескомпромиссный, общественное ставил выше личного, готов был жертвовать собой и окружающими во имя цели. Об истории, о евреях, об искусстве судил по-советски ясно.
– По-толстовски: искусство должно быть нравственным.
– Крепкая семья, хорошие дети, любовь к России, всеобщее уважение – единственный великий человек.
– «Кто не с нами, тот против нас» – тоже из Библии?
– Нет, там «Кто не со Мной, тот против Меня» и «Кто не против вас, тот за вас». Согласись – разница. Советский человек любил поговорить о горнем.
– Пародия.
– И все же – последняя великая идея. Потому что – само собой, обогащаться естественно. Хорошая машина, дом, все такое. Но разве не естественно желать, чтобы все были сыты? Элементарная еда: картошечка, хлеб, лук, каша. Чтобы каждую старушку лечили так хорошо, как это возможно, любого ребенка учили наукам, языкам, искусству.
– Пока ему самому, дураку, не надоест.
– Кое в чем это очень даже работало: от чего умер Пушкин, знали все. А теперь не знают. В каком году родился, никто младше тридцати не знает. Инопланетяне. В Новомосковске – это образ преисподней на земле, туда на химию ссылали – в советские времена было несколько музыкальных училищ. Пять раз Гилельс приезжал.
– Все верно, все верно. Но стоит лишь высказаться в таком духе – про лук, картошечку, – и уже хочется управлять мыслями людей.
– А дальше – «выезд ваш в настоящее время нецелесообразен». И старушек не лечили. Да, нужны новые идеи. Идеология. Простая. Как, знаешь: не будете принимать аспирин, будут тромбы, инфаркт, инсульт.
– Император Константин и жена его Конституция.
– Свобода, равенство, братство. Борьба за счастье человечества.
– Мир хижинам, война дворцам.
– Потом – «Жить не по лжи», потом гласность: народ узнает правду, и все наладится, и Запад нам поможет. Все ребята вокруг меня жили этим чувством. Знали: если наступит демократия, все автоматически станет лучше, в первую очередь – искусства, науки, медицина, ибо народ наш талантлив беспредельно. При этом относились к так называемому «народу» или с восторгом, или с презрением, но как к чему-то совсем чуждому. Еще была идейка на моей памяти: законы, вообще-то, ничего, главное их соблюдать. А законы и были говно, за хищение социалистической собственности – расстрел, и никто их не знал, и соблюдать не собирался.
– Да уж, было что сказать мальчику. Что за мальчик?
– Есть такие – хотят учиться, их дразнят «ботаниками», жить не дают, бьют. Во многих школах немодно чему-либо учиться. Надо мальчика поддержать, а то он тоже станет курить, материться, хотя и половины слов не понимает. Потеряет уязвимость: «А я пред чудом женских рук, / Спины, и плеч, и шеи…» Научится спокойно просить у продавщицы презервативы. Разве это может быть нестыдно? Понятно, о чем я?
– Говори, говори.
– Счастье, если у мальчика рано проявится талант к чему-нибудь определенному, например к музыке или математике, если его заметят. Но талант к живописи, или литературе, или биологии проявляется много позже. Представляешь, скольким мальчикам не дают состояться, сколько их становится «как все»? Самые ужасные вещи делаются, чтобы быть «как все», из следования моде. Один замечательный священник, ты знаешь, мне говорил: «Чтобы бы я делал у Креста? Стоял бы, смотрел или кричал: „Распни!»«. Так что трудно быть самостоятельным. Никто не самостоятелен. Даже Пушкин.
