Мы еще не успели далеко отъехать, как вдруг нагоняет нас всадник на полном скаку, подъезжает к коляске, бросает в окно письмо и, не говоря ни слова, поворачивает назад и скрывается из виду.
Я сразу узнала руку моего милого Вильямса и развернула письмо с трепетом — хоть и не ожидала, что содержание его окажется столь ужасно, как вы сами сейчас увидите из этого списка.
Пастор Вильямс — Памеле
Дорогая миссис Памела!
Неуважение к духовенству, которое я уже неоднократно замечал в этом злодее, вашем хозяине, на сей раз проявилось самым возмутительным образом. Направляясь в церковь своего соседа Спрюса, где предстояло мне совершить заупокойную службу по случаю смерти мистера Джона Гейджа, сборщика налогов, я был остановлен двумя людьми, как выяснилось, состоящими на службе у шерифа, и арестован за те сто пятьдесят фунтов, что ссудил мне ваш хозяин; и теперь, если за несколько дней не найду себе поручителя (что представляется крайне маловероятным), придется мне отправиться в тюрьму. В этом объяснение того, почему я не навещал вас в эти два дня; можете не сомневаться, я не пренебрег бы этим, не будь на то непреодолимых причин. Если вы можете каким-либо образом, убедив своего хозяина или повлияв на него, добиться моего освобождения — молю вас сделать это, не пренебрегая никакими мерами, даже и теми, что не вполне согласны с добродетельными правилами. Я слышал, что он только что приехал в наши места, и немедленно направил ему письмо, список с которого посылаю вам. Молюсь за ваш успех и остаюсь
Вашим преданным другом, Артур Вильямс.
Пастор Вильямс — сквайру Буби
Досточтимый сэр!
Тяжким грузом легло на меня известие о внезапной вашей немилости, тем более поразительное, что я не помню за собой ни малейшего прегрешения против столь благородного и щедрого покровителя, каковым всегда вас считал. Могу с полным правом сказать о себе:
Nil conscire sibi nullae pallescere culpae[35].
И поскольку нынешние ваши действия столь разительно отличны от обычных свидетельств вашей доброты, кою я столь часто на себе испытывал, в особенности в той денежной ссуде, за что я теперь арестован, не могу избавиться от мысли, что некие злонамеренные люди очернили меня в ваших глазах, желая выкорчевать из сердца вашего те добрые семена, что я с таким усердием стремился насадить и кои обещали принести столь великолепный плод. Если я чем-либо оскорбил вас, сэр, молю, будьте милосердны и дайте мне об этом знать, а также укажите, какими средствами я могу восстановить себя в ваших глазах и вернуть вашу милость, ибо после Того, пред Кем простираются ниц и величайшие властители, не знаю никого, пред кем я склонялся бы ниже, чем перед вашей честью. Позвольте подписаться
Вашим, досточтимый сэр, почтительнейшим, преданнейшим и смиреннейшим слугой, Артур Вильямс.
Судьба бедного мистера Вильямса поразила меня еще более, чем моя собственная, ибо, как сказано в «Опере нищего»: «Ничто нас так не трогает, как зрелище великого человека в несчастье»[36]. Видеть, как человек его ума и образования принужден унижаться перед тем, кого, как я часто от него слышала, он и в грош не ставит, — что может быть страшнее? Все это, дорогая матушка, я пишу вам в гостинице, где остановилась на ночь, и отошлю с утренней почтой, так что вскоре за письмом прибуду в город и сама. Пусть мой отъезд вас не расстраивает: хозяин мой через несколько дней вернется в город — и уж тут-то я найду случай попасться ему на глаза! Как бы там ни было, а содержания я не упущу.
Ваша послушная дочь, Шамела.
P.S. Я уже собиралась отправить это письмо, как вдруг пришла записка от хозяина: он просит меня вернуться и осыпает множеством обещаний. Теперь он в моих руках. Прилагаю эту записку, из нее вы сами все увидите.
Записка эта, к несчастью, утрачена, как и следующее письмо Шамелы, где она рассказывает обо всем, что предшествовало свадьбе. Единственное из оставшихся писем, попавшее мне в руки, написано, по-видимому, приблизительно через неделю после венчания. Вот оно.
Шамела Буби — Генриетте Марии Гоноре Эндрюс
Мадам!
В последнем своем письме (Это письмо утрачено. — Примечание составителя «подлинных писем» Шамелы Эндрюс, пастора Оливера) я остановилась на описании свадебного ужина, где я держалась так скромно и робко, как самая девственная на свете девица. Труднее всего было краснеть, но я задерживала дыхание и украдкой терла щеки носовым платком, так что вполне справилась. Мужу моему не терпелось поскорее разделаться с ужином. Встав из-за стола, он позволил мне удалиться на четверть часа в гардеробную, что для меня было как нельзя кстати: за это время я написала письмо мистеру Вильямсу, который, как я упоминала в предыдущем письме, освобожден и получил новый приход по случаю смерти своего соседа-священника. Наконец я легла в постель, а вслед за мной прыгнул туда и мой муженек, и могу вас уверить, я так сыграла свою роль, что любой девице впору! Сказать по правде, муж мой свою партию также исполнил недурно, я осталась бы вполне довольна, не будь я знакома с пастором Вильямсом.
О, сколь обязаны те, кто женятся на вдовах, способностям их покойных мужей!
На следующее утро мы не вставали до одиннадцати, потом сели завтракать; я съела два куска хлеба с маслом и выпила три блюдечка чая, положив побольше сахару; должно быть, вид у нас обоих был на редкость глупый. После завтрака оделись: он в камлотовый камзол, очень богато расшитый, такие же штаны и пояс из рубчатого шелка с серебряным шитьем, а я в одно из хозяйкиных платьев. Когда приедем в город, накуплю себе нарядов получше. Затем мы гуляли в саду; он несколько раз целовал меня и подарил сто гиней, которые я еще до вечера раздала слугам — двадцать одному, десять другому и так далее.
Мы плотно поужинали и часов в восемь вечера снова отправились в постель. Он меня обожает, но мне и вполовину так не нравится, как милый мой Вильямс. На следующее утро мы встали пораньше. Я попросила у него еще сотню гиней, и он дал. Пятьдесят я отослала пастору Вильямсу, а другую половину раздала — две гинеи нищему, три какому-то человеку на дороге и остальные разным людям. Не могу дождаться, когда мы поедем в город: там я смогу не только раздавать, но и тратить. Буду покупать все, что увижу! Что толку в деньгах, если их не тратишь?
На следующий день, едва встав, я попросила у него еще сотню гиней.
— Дорогая, — говорит он, — я ни в чем тебя не упрекаю, но как тебе удалось истратить двести гиней за два дня?
— Ах, сэр, — отвечаю я, — надеюсь, я не обязана отчитываться перед вами в каждом шиллинге? Неужто я по-прежнему ваша служанка? Не с такими мыслями я выходила за вас замуж. Тем более, разве сами вы не говорили, что я стану хозяйкой всего, что у вас есть? Я полагала, так оно и будет. Хоть я и не принесла вам состояния, но я такая же ваша жена, как если бы принесла в приданое миллион.
