Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
— Ну, это очень просто. Виллар написал объявление: «ИНФЕКЦИЯ. Закрыто по распоряжению доктора» — и пришпилил его к двери.
— Еще он интересовался, что ты ел в этом кривом-косом закутке.
— Это была коробка конфет «Крэкер Джек». В то время я не знал, что это такое, и прежде никогда их не ел. Зачем же мне нужно было включать эти детали в мой рассказ? Я тогда о них ничего не знал. Рассказывать о вещах, которых я не знал, было бы нарушением законов повествования. Кингховн должен бы лучше чувствовать художественную гармонию.
— Он оператор. Он все хочет отснять, а уж потом монтировать.
— А я монтирую в процессе рассказа. Что сказали другие?
— Инджестри довольно долго болтал о природе пуританства. Он о нем ничего не знает. Для него это теологическая блажь. Он, мол, беседовал о пуританстве в Оксфорде с Ронни Ноксом и монсеньором Дарси,[23]но все его теории не имеют никакого отношения к тому впитавшемуся в плоть и кровь пуританству, с которым мы каждый день просыпались и вставали в Дептфорде. Североамериканское пуританство и пуританство, известное англичанам, — это два разных мира. Я мог бы ему рассказать об этом кое-что, но мое время учительствовать прошло. Пусть себе прозябают в невежестве, если им так нравится, говорю я.
— А Линду было что сказать?
— Немного. Он сказал, что ничего из тобой рассказанного для него не тайна и даже не диковинка. «Нам в Швеции известны такие вещи», — сказал он.
— Наверно, людям во всех странах известны такие вещи. Но каждое изнасилование неповторимо для насильника и его жертвы. Он говорит так, будто ему известно все на свете.
— Не думаю, что у него на уме что-то в этом роде. Когда он говорит о Швеции, это скорее мистическое, а не географическое понятие. Когда он говорит о Швеции, он имеет в виду себя, известно ему об этом или нет. Он и в самом деле многое понимает. Ты помнишь, что сказал Гете? Хотя откуда тебе это помнить. Он сказал, что не знает ни одного преступления, на которое не был бы способен сам. То же, я думаю, относится и к Линду. В этом его сила как художника.
— Работать с ним просто здорово. Я думаю, вместе мы сделаем выдающийся фильм.
— Надеюсь. Да, кстати, Магнус, я должен поблагодарить тебя за те добрые слова, что ты сказал сегодня в мой адрес. Но поверь, когда мы были мальчишками, я, общаясь с тобой, и не думал ни о какой доброте. Я хочу сказать, все это было бессознательно.
— Не сомневаюсь. Но в этом-то собака и зарыта — неужели ты не понимаешь? Если бы ты делал это из чувства долга или по религиозным соображениям, тогда все было бы иначе. Это была обыкновенная порядочность. Ты очень порядочный человек, Данни.
— Правда? Очень мило, что ты так думаешь. Но я слышал и другие мнения.
— Это правда. Вот почему я думаю, что тебе следует узнать кое-что, о чем я не счел возможным рассказать сегодня им.
— Ты сказал, что монтировал на ходу. И что же ты опустил?
— Человек увлекается, когда рассказывает. Я мог бы поподробнее остановиться на том, что был трудным ребенком с непростым характером. Но смогли бы они тогда понять всю правду? Если я сам спустя пятьдесят лет, обдумывая это снова и снова, не все понимаю. Ты ведь веришь в дьявола, да?
— Верю, но по-своему. Это очень сложно — чтобы это объяснить, понадобилось бы несколько часов.
— Да. Так вот, когда дьявол крадется рядом с тобой — как он шел рядом со мной на той ярмарке, — достаточно малейшего жеста, чтобы он явился во плоти.
— Не стану обижать тебя и говорить, что ты — простой человек, но ты, несомненно, человек сильных чувств, и твои чувства приобретают конкретные очертания. Что же дьявол сделал с тобой такого, о чем ты предпочел умолчать сегодня?
— Это-то и есть самое главное. Когда Виллар в том шатре дал мне четверть доллара, мы стояли позади публики, в изумлении разглядывавшей Андро, который демонстрировал мощный правый бицепс, пощипывая в это же время себя за пышную левую грудь. Нас никто не видел. Виллар запустил руку мне в штаны и мягко погладил мою левую ягодицу. Потом со значением сжал ее. Я очень хорошо помню тепло его руки.
— И?
— Я улыбнулся ему в лицо.
— И?
— Тебе больше нечего сказать? Ты что, не понимаешь, к чему я веду? Я ведь понятия не имел о сексе; до того дня я не знал, что такое сексуальная ласка — даже такая невинная, какую ребенок получает от родителей. Но при этом первом сексуальном авансе я растаял. Я прижался к Виллару. Как я мог, даже не понимая, что делаю, ответить таким образом на такое странное действие?
— Тебе ужасно хотелось научиться делать фокусы. Не вижу в этом ничего странного.
— Но таким образом я становился его сообщником.
— Ты так думаешь? Ты что, все еще коришь себя?
— Что я знал о таких вещах? Наверно, мне на ухо нашептывал дьявол, подталкивал меня к тому, что тогда и многие годы спустя казалось моей гибелью.
— Дьявол сегодня не очень популярен. Лишь немногие принимают его всерьез.
— Знаю. Как он, должно быть, смеется. Вот Бог, наверно, не смеется над теми, кто считает, что Его нет. Он выше смеха. А дьявол — нет. Это одно из самых его привлекательных качеств. Но я все еще помню свою улыбку. Никогда прежде я так не улыбался. Это была улыбка соучастника. Скажи мне, у кого такой ребенок, как я, мог научиться так улыбаться?
— У другого старого шутника — у Природы. Ты так не думаешь?
— Не очень-то я доверяю Природе… Спасибо, что заглянул. Спокойной ночи, порядочный человек.
— Магнус, уж не становишься ли ты к старости сентиментальным?
— Я на целых десять лет моложе тебя, ты, мрачный шотландец. Спокойной ночи, добрый человек.
Я отправился в свою комнату и лег в постель, но уснуть еще долго не мог. Я лежал без сна, думая о дьяволе. Многие сочли бы мою спальню в Зоргенфрее наилучшим местом для подобных размышлений, поскольку дьявол часто ассоциируется с высокими мерками старомодной роскоши. Спальня моя была хороша — она располагалась в угловой башне, а площадью ничуть не уступала современному североамериканскому дому. Зоргенфрей был построен в начале девятнадцатого века одним из предков Лизл, который, видимо, имел что-то общее (по крайней мере, в архитектурных пристрастиях) с безумным королем Баварии.[24]Это было в высшей степени романтическое сооружение в стиле готического «ренессанса»,[25]построенное и обставленное с тевтонским тщанием. Все здесь было тяжелым, все было лучшим в своем роде, все было резным, и полированным, и золоченым, и крашеным по самым высоким стандартам. Современный декоратор с его тонким вкусом, глядя на все это, просто с ума бы сошел. Но меня этот дом устраивал как нельзя лучше.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
