Мы вновь и вновь говорили солдатам о временных трудностях, о необходимости стойко переносить все тяготы воинской службы, но проходили недели, месяцы, а трудностей меньше не становилось. Поставленные вопросы не решались так, как хотелось бы, поэтому нам самим надоедало быть в роли глупых попугаев.
Полевой хлебозавод, который развернули тыловые службы полка, длительное время не мог освоить выпечку хлеба. Булки получались плоскими, как кирпичи, черными, как солдатские сапоги. На батальон в несколько сот человек в день выдавался десяток-другой таких «кирпичей», вот и все. Ни о каких нормах довольствия, предусмотренных приказом Министра обороны СССР, не могло быть и речи. Солдаты постоянно выражали недовольство, часто напоминали, что, когда их направляли сюда, то обещали отменное питание, гарантировали спецпайки. Высокие должностные лица им все бессовестно врали, но нам от этого легче не становилось.
Однажды, когда недовольство личного состава было особенно велико, я взял булку обуглившегося хлеба и пошел к замполиту полка, майору Лукьяненко. Глядя в осунувшееся лицо, покрасневшие от усталости глаза Василия Дмитриевича, рассказал ему о положении дел в батальоне, недовольствах личного состава. В подтверждение сказанного протянул прогоревшую насквозь буханку хлеба. Он молча взял две черные половинки, потом отшвырнул их в угол палатки и сказал мне:
— Замполит, пошел ты со своим личным составом подальше! Иди и объясняй солдатам, что прибыли мы не на курорт. Тех, кто обещал им сгущенку, белый хлеб и прочие деликатесы, рядом нет. И я, и ты, и все мы едим одну и ту же баланду, нравится она или нет, и другой в ближайшее время не будет. Так что, кто не может ее есть, пусть не ест и умирает с голоду. Уговаривать никто никого не собирается. Ты понял меня?
— Да я-то понял, товарищ майор. И абсолютное большинство солдат понимает это, но в каждом подразделении есть такие, которые это не хотят даже слушать, не говоря уж о большем. Им объясняй, не объясняй — все бесполезно. Они, как подстрекатели: клич бросили и спрятались за спины других. А самое неприятное и страшное, что солдаты днем и ночью с оружием, и, не дай бог, у кого «крыша поедет», что тогда делать?
— Ты меня что, за советскую власть агитируешь? Не надо. Я знаю, что нужно делать. И мы с командиром ежедневно докладываем о положении дел и в штаб военного округа, и в Москву. Все все знают и что-то решают, только эти возможности весьма ограничены. Ведь наш полк не единственный в армии, и у всех проблемы. Ты кто по должности?
— Заместитель командира батальона по политической части.
— Видишь, целый заместитель командира батальона, к тому же по политической части. Должность получил, вот и думай, что делать в масштабе своего батальона. Вас там, офицеров управления батальона, больше чем до фига: комбат, ты, начальник штаба, его заместитель, зампотех, в подразделениях тоже полный штат, вот и работайте. А уж если у кого, как ты говоришь, «крыша поедет», то вы с комбатом с должности слетите сразу же. Так что вам и все карты в руки. Каких людей нам дали, с такими и нужно работать. Если кому-то что-то непонятно, то читайте Устав, там все написано, что нужно делать, когда возникают трудности. Напоминаю, что их нужно преодолевать. Вот и преодолевайте! И ни на кого особо не надейтесь, только на себя! Организовывайте работу так, как учили в военном училище, только с учетом местных условий службы. Понял? Не справитесь, ну, что ж, слышал поговорку — свято место пусто не бывает? Вот и думай! У нас нет права на раскачку и ссылок на объективные трудности. С людьми надо работать предметно, конкретно, а не разводить антимонию. Ну, и на всякий случай скажу: ты вот о солдатах беспокоишься, и это хорошо. А кто о нас, прапорщиках и офицерах, побеспокоится? Я вот недавно только свою язву немного подлечил, а меня сюда направили, и никто не спросил, как у меня со здоровьем, могу ли я служить в таких условиях. Отправили, и точка. И таких офицеров очень много. У каждого свои нерешенные проблемы. То, что мы сегодня имеем, это пока еще только цветочки. Скоро начнется самое главное, и это будет похуже черного хлеба и солдатских недовольств. Так что с солдатами, да и некоторыми офицерами и прапорщиками тоже, вам с комбатом особо сюсюкаться не надо. Мы все здесь в одинаковых условиях. Понял?!
Сделав вид, что понял, выдержав небольшую тактическую паузу, я снова спросил майора о том, какая перспектива службы ожидает офицерский состав здесь, сколько мы будем служить и правда ли, что здесь планируется создание военной группировки, вроде Группы советских войск в Германии, и служить нам придется, как и там — 5 лет?
— Будет вам группа войск, все будет! — Потом как-то уклончиво добавил: — Ладно, иди. У меня много работы. Ну а насчет нашего разговора подумай и сделай правильные выводы. Соберите офицеров, организуйте партийное собрание, поговорите. Нужно будет, скажи, я приду, выступлю с докладом о положении дел, предстоящих задачах. Ситуацию в полку, подразделениях нужно менять, и делать это нужно всем сообща, не кивая на управление полка, мол, пускай они думают и решают. Решать будем все вместе. Короче, не откладывая в дальний ящик, в 18 часов я приду на собрание, готовь его. Все, ты свободен!
Разговор на партийном собрании был тяжелым. Коммунисты возмущались ситуацией, в которой мы все оказались, сравнивая ее с поговоркой про кошку, которая бросила котят. И это было так. Прошел месяц нашего пребывания в Афганистане, а мы еще не имели своего почтового адреса и передавали о себе весточки домой через офицеров, командированных в Союз. Не были решены также вопросы о нашем денежном содержании, о статусе пребывания в этой стране. Командиры рот, взводов возмущались, что солдаты ходят в рваном обмундировании и нет возможности его привести в порядок, что нет банно-прачечного пункта, постоянные перебои со снабжением продуктами, что выдают в основном крупы, которые солдаты уже не хотят есть, ежедневный «клейстер»… Перечень недостатков был большой. Когда все высказались, замполит ответил на все вопросы. Это было первое такое серьезное партийное собрание в этой стране (кроме организационного). Оно разительно отличалось от тех, которые мы проводили в Союзе. На нем не было словоблудия, высокопарных общих слов. Разговор носил конкретный и предметный характер.
Прошел еще месяц, второй. Почти ежедневно в часть прибывали какие-то комиссии: из штаба армии, военного округа, Москвы, самые известные и авторитетные. Правда, когда они уезжали, улучшения не наблюдались, хотя председатель каждой из них внимательно выслушивал наши жалобы, предложения, записывал их, обещал, что уж он-то обязательно решит их в Москве, но по-прежнему ничего не менялось.
Как-то на подведении итогов работы очередной такой комиссии из Министерства обороны СССР я в присутствии всех офицеров части, собранных по этому поводу, выразил мысль о бесполезности подачи жалоб и предложений с нашей стороны, сказав, что результатов от этого как не было, так и нет. Что стоит ли тогда приезжать к нам, тратить на командировки большие деньги, если никто ничего не может изменить. Приезжий генерал-майор выразил неудовольствие по поводу моих слов, напомнив, что в их годы они были намного скромнее и выдержаннее. И, несмотря на мою невоспитанность, он все сделает, чтобы доказать таким, как я, офицерам, что он хозяин своего слова! После проведенного мероприятия начальник тогда уже политического отдела подполковник Плиев подозвал меня к себе.
