— Что тебе, мой Версавий? — голос полководца был ровен, но сдержать улыбку Гней не смог — так не вязалось с образом кривоносого, лысого человечка традиционное обращение патрициев.
— Мой господин! — повторил Версавий в третий раз. — Ты имеешь счастье лицезреть одно из чудес света, величайшую святыню мира…
— Ты, наверное, думаешь, я ослеп, а, Версавий? — усмехнулся Помпей, но слова полководца не остановили иудея, тот продолжал:
— Этот храм построен на том самом месте, где стоял храм Соломона, разрушенный проклятым в веках Навуходоносором из Вавилона.
Брови Помпея медленно поползли вверх, на дне желтоватых глаз вспыхнули искорки. Какое-то время он молчал, внимательно рассматривая стоявшее перед ним существо, как если бы видел его впервые.
— Ах вот оно что… — протянул Помпей, наконец, почти лениво. — Ты меня предупреждаешь… Или, может быть, пугаешь? А, Версавий?
— Кто я такой, чтобы на это решиться? — Подвижное лицо Захарии исказила маска страха, никак не отразившегося во взгляде больших, печальных глаз, которые он не отвел и не опустил. — Я пыль у ног твоих, раб, живущий из милости.
Тыльной стороной ладони Помпей провел по лицу, отер выступивший пот. Парило. Грудь тяжело вздымалась под обнимающим ее кованым панцирем.
— Хорошо, — полководец отвернулся от Версавия, остановился взглядом на уходившей в небо громаде храма. — Что там наверху?
Через огромные ворота он мог видеть лишь часть внутреннего убранства. Как и снаружи, стены храма были украшены изысканной золоченой резьбой, изображавшей херувимов вперемешку с цветами и массивными плодами. Над самими воротами висели две искусно выполненные золотые виноградные лозы с кистями в человеческий рост.
Захария медлил лишь мгновение.
— Святилище, мой господин, — голос его потерял всякую окраску, звучал плоско и безжизненно.
— Святилище?..
Не говоря более ни слова, Помпей прошел между жертвенником и большим медным водоемом, в котором священники совершали омовение, и начал подниматься по ступеням белой, выложенной мрамором лестницы. Стараясь не отставать, Захария Версавий семенил за ним. Он избегал смотреть по сторонам, чтобы ненароком не увидеть тела свисавших с забора священников в праздничных голубых одеждах и головную повязку, кидарь, одного из них, плавающую тут же в луже крови. Легионеры-телохранители взбирались по ступеням бок о бок с полководцем, чиркали по белоснежному мрамору подкованными медью сапогами.
Захария догнал Помпея лишь на верхней площадке. Тот стоял оперевшись о колонну и с порога рассматривал внутреннее устройство святилища.
— А это что еще там за тряпка? — показал он рукой на расшитый золотом и драгоценными камнями полог, прикрывавший небольшую дверь в дальней от ворот стене. Шитье по голубой ткани и расположение камней чем-то напоминали картину ночного южного неба.
— Там, за занавесом… там Святая Святых! — Версавий потупился, стоял, рассматривая собственные ноги в грубых кожаных сандалиях. Он тяжело дышал, крупные капли пота выступили на поросших седеющей бородой щеках и на лысой голове.
— Тоже, наверное, до потолка набита золотом? — Помпей обвел взглядом богато украшенные стены святилища. — Ну, что же ты, Захария, молчишь, отвечай!
Версавий безмолвствовал. Его маленькое лицо с огромным лбом сморщилось, как от боли, в устремленных на Помпея глазах стояли слезы. Как бы заранее скорбя, иудей провел ладонью по ставшей мокрой бороде, произнес еле слышно:
— Туда нельзя. Никак нельзя. Туда только первосвященник… один раз в году. За занавесом тайна, великая тайна завета!
— Так ты, значит, там не был? Ты не знаешь, что там внутри? Бедный мой Версавий! — Помпей поджал нижнюю губу, в притворном сочувствии скорбно покачал головой. — Не расстраивайся так, я тебе расскажу!
С презрительной усмешкой римлянин переступил порог святилища и пошел вдоль покрытой резьбой стены, направляясь к забранному тканью входу во внутреннее помещение. Чтобы не стать свидетелем святотатства, Захария отвернулся и, задрав голову, принялся смотреть в низкое, затянутое темными облаками небо. Губы его едва заметно шевелились, произнося слова молитвы. Слышавшие разговор легионеры не посмели следовать за своим полководцем и в нерешительности топтались у ворот. Между тем Помпей остановился и с большим вниманием стал рассматривать стол, уставленный жертвенными чашами и кадильной посудой — все тяжелого чистого золота. Хранившиеся тут же в ящичках кадильные вещества и без огня источали мощный, пьянящий запах прогретых солнцем трав Востока и горьковатый аромат диковинных морских водорослей. Особый интерес вызвал у него массивный и в то же время изящный светильник, разветвляющийся, по числу известных планет, на семь тонких, высоких лампад. Еще в Дамаске, откуда Гней привел в Иудею свои легионы, ему говорили, что светильник этот не имеет цены и относится к самым почитаемым святыням богобоязненного иудейского народа.
Прежде чем скрыться за шитым золотом занавесом, Помпей оглянулся, посмотрел на тщедушную фигурку Версавия в обрамлении двух казавшихся гигантами легионеров. Странное, похожее на страх чувство овладело им в это мгновение, но он поборол его, сильной рукой отвел в сторону тяжелый полог. Впрочем, во внутренних покоях он задержался недолго, и начавшие было нервничать телохранители облегченно вздохнули, когда плотная фигура полководца вновь появилась в святилище. На этот раз Помпей не стал смотреть по сторонам, а прямо направился к главным воротам храма. Перешагнув порог, он остановился рядом с Версавием и какое-то время стоял молча, оглядывая открывшуюся взору панораму храмового двора. Отсюда, с верхней площадки лестницы, хорошо просматривался весь город, за стенами которого начинались холмы и склон поросшей лесом горы. Внизу, у разрушенной тараном башни суетились солдаты. Под командой центуриона они разбирали огромную машину и грузили ее части на запряженные волами повозки. У Медных ворот, что напротив восточной стены, под охраной нескольких легионеров сидела группка людей в белых, бросавшихся в глаза одеждах. Версавий скорбно молчал. Помпей взглянул на него искоса, сказал как бы между прочим, бросая слова лениво и безразлично:
— Должен тебя огорчить, мой бедный Захария, гам ничего нет. Вообще ничего. Впрочем, этого можно было ожидать, по-человечески все очень даже понятно…
Захария был жалок. Он еще больше ссутулился и упорно смотрел в мраморный пол, будто старался запомнить рисунок его орнамента, все нанесенные временем и ногами священников щербинки и потертости.
— По-человечески… по-человечески… — бормотал иудей, бессознательно повторяя слова Помпея.
Он вдруг поднял голову и прямо взглянул римлянину в глаза. — Ты знаешь, Гней, — голос Захарии звучал на удивление буднично и просто, — а ведь каждый из нас ответит перед Ним за свои дела. Если уж по-человечески, то у людей нельзя отнимать последнее, что у них есть, — веру.
Помпей вздрогнул, и не потому, что недостойный раб назвал его просто по имени, — Гнеем вдруг овладело то странное, схожее со страхом чувство, что он испытал на пороге Святая Святых. Наблюдая за работой казавшихся с высоты муравьями легионеров, он вдруг сам почувствовал себя таким же маленьким и ничтожным перед величием Бога Захарии. Между тем Версавий продолжал:
