Оглянувшись, я увидел, что выражение лица громилы постепенно меняется с нагло-запугивающего на офонаревшее. В воздухе перед ним медленно парило множество красных шариков. А в начале улицы, в полусотне шагов от нас я увидел и хозяина стрелы: в руках он держал лук, на тетиве которого уже покоилась родная сестра той, которую я держал в руках. На великолепном гнедом рике восседал могучий парнище с кудрями и бородой того же цвета. И упряжь скакуна, и одежда всадника, выдержанные в красно-бордовых тонах, в сочетании с рыжим создавали неповторимый эффект, особенно на фоне начинающего багроветь вечернего неба.
Состояние боевого транса схлынуло так же внезапно, как и накатило. Время пошло как обычно. Воздух огласился диким разъяренным воплем громилы, мгновенно перешедшим в низкое растерянное «ы-ы-ы…», лишь только этот тип обернулся в сторону стрелявшего. Видимо, рыжего всадника здесь хорошо знали, потому что стюган тотчас же, зажав рукой раненое место и оставляя за собой цепочку из красных точек, рысью бросился к двери, из которой только что на нас вывалился. Захлопнув её изнутри, он заверещал оттуда так, что зазвенело в ушах:
– Ой, соседушки-братушки! Ой, да что ж это такое деется! Да куды ж бедняку-то податься! Это ж каждый, кто верхом, покалечить тебя безнаказанно может! Ох, убью я его, убью! Убью, а опосля к Строгому Судье пойду да в ножки паду! Да как увидит он меня, покалеченного, так не спасут обидчика и золотые тимы, коих в кошельке у него не меряно! – При этом из хижины доносились бряцающие звуки явно немирного характера. Рыжий всадник тронул рика и, подъехав к нам, коротко бросил: «Держитесь за стремена!»
Тем временем, заслышав о золотых тимах, изо всех щелей начало выползать местное население. Сказать, что их глаза лучились добротой, а в руках они держали хлеб-соль, было бы, мягко говоря, преувеличением.
Теоретически, бежать, держась за стремя, намного легче. Практически же я не успевал даже переставлять ноги, хотя рик и бежал лишь лёгкой трусцой. Поэтому всю дорогу – несколько кварталов – я попросту провисел, держась за стремя. В любое другое время я бы просто сверзился вниз, не удержав собственного веса. Но ощущение опасности придавало сил, и я, вцепившись клещом, болтался с левой стороны рика, в то время как Асий занимался тем же самым справа. Доехав до небольшой площади, всадник остановился.
– Всё. Сюда они не сунутся, – сказал он и спешился.
Мы тоже спешились, если, конечно, это слово можно применить в отношении двух рухнувших на утоптанную землю мешков с костями. Во всяком случае, себя я ощущал именно так. Наш спаситель что-то пошептал на ухо своему скакуну, легонько шлепнул его по шее и пошёл в трактир, стоящий тут же на площади. Рик, осторожно обойдя наши тела, направился к яслям со свежей травой.
Спустя некоторое время мы нашли в себе силы для того, чтобы сесть.
– Надобно… поблагодарить… доброго человека, – прохрипел Асий.
– Ага… – мотнул головой я. – И покушать… тоже не помешает…
Однако ни он, ни я не двинулись с места: просто были не в состоянии это сделать. Продолжали сидеть, тупо глядя друг на друга.
На площадь выбежала стайка ребятишек, все сплошь одетые в какие-то невообразимые одеяния: что-то перешито из взрослой одежды, что-то напялено так, болтаясь как на вешалке. Не разберешь, где мальчик, где девочка, где… право, не знаю, как называется ребенок среднего пола.
– Лэд Большая Глотка! Идет лэд Большая Глотка! – завопили они, стараясь перекричать друг друга. Тотчас вслед за ними на площадь выступила небольшая, но очень торжественная процессия. Впереди шёл стражник с алебардой. За ним, пыхтя и обливаясь потом, два человека тащили большой медный гонг. Идущий следом с выражением огромной значимости на худом лице нёс на вытянутых руках колотушку для этого самого гонга. Семенящий за ним кругленький толстячок, также пытаясь изобразить торжественность, нёс простой деревянный табурет. Также на вытянутых руках. За ними без всякой помпезности, но с истинным, отнюдь не напускным достоинством, шёл высокий сухопарый человек, который, как я предположил (и не ошибся!), и оказался тем самым лэдом Большая Глотка. Замыкал шествие ещё один стражник. Достигнув центра площади, процессия остановилась. Стражники развернулись лицом к трактиру, приставили алебарды к ноге и замерли в торжественной позе. Тащившие гонг установили его на земле и отошли, вытирая со лбов капли пота. Лэд воссел на услужливо подставленный табурет и коротко мотнул головой в сторону трактира. «Начальник табурета» мигом укатился туда и вскоре вернулся, неся лэду большую деревянную кружку с пивом. «Колотушечник» подошёл к гонгу и сильно ударил. Над улицами поплыл низкий и гулкий мелодичный звук.
На площади стал собираться народ. Нам с Асием волей-неволей пришлось встать, чтобы не быть затоптанными. Народ всё прибывал, образуя плотное кольцо вокруг глашатаев, но лэд спокойно сидел, потягивая пиво. Спустя некоторое время человек с колотушкой снова ударил в гонг, на этот раз дважды. «Второй звонок!» – догадался я. Тем временем народу собралось столько, что в толпе уже стало тесно. Люди здоровались друг с другом, переговаривались, высказывали догадки относительно того, о чем поведает лэд. Отдельной кучкой стояла сине-красная группа молчаливых монахов, которые лишь изредка обменивались между собой только им понятными знаками.
Над площадью стоял ровный гул голосов, который мгновенно смолк, лишь только гонг прозвучал трижды. Лэд, не торопясь, допил пиво, встал и набрал в грудь воздуха. Я почему-то подумал, что он сейчас заверещит, как муэдзин с минарета. Ничего подобного. Глашатай имел красивый баритон, и такой мощный, какого мне не приходилось когда-либо слышать.
– Наш любимый правитель могучий лад-лэд Лейтес поручил мне передать вам, славные жители великого города Суродила, – сказал он голосом напряжённым, но не переходящим в крик, – что презренный Валдав из городишки Отонар поимел наглость объявить войну нашему лад-княжеству!
Над площадью пронесся возбужденный говорок и тут же стих.
– Война состоится завтра в полдень. Ставки принимаются уже сейчас напротив дома Строгого Судьи. Я всё сказал! Слава великому лад-лэду Лейтесу!
– Слава! Слава! Слава! – вразнобой прокричал собравшийся люд.
Процессия собралась и, сопровождаемая всё той же стайкой ребятишек, двинулась дальше. Народ, несмотря на большое возбуждение, расступился, уступая им дорогу. Однако возбуждение это показалось мне каким-то на удивление радостным. Когда мы выбрались из толпы, я не преминул спросить об этом у Асия.
– Полностью с тобой согласен: забава жестокая, – ответил он. – Однако же обыватели, аки чада малые, жаждут развлечений. То не вина, а беда их.
– Подожди, подожди… Что-то я совсем ничего не… Забава, развлечения… В моем понимании, война – это смерть, голод, разруха, сожжённые села, разрушенные города…
– Ах, вот ты о чём!.. Да, в незапамятные времена и у нас то же происходило: и горе, и страдания, и пожары. Но было это только до тех пор, пока не пришли Мечпредержащие. И вот с того времени война перестала быть бедствием, ибо не топчут поля, не сжигают деревни дружины лэдов, а сходятся в честном бою на ристалище, а люд простой смотрит на подвиги отважные, криками своими отваги бойцам прибавляет, героям славу поёт.
