Директор метнул в сторону Дженниса взгляд, в котором отчетливо читалось раздражение. Однако ответил Дженнису сам Цвинглер, причем с мальчишеской озорной улыбкой.
— Мне кажется, я должен принести свои извинения всем здесь присутствующим. Боюсь, что моя роль здесь… несколько щекотлива. Так сказать, положение разведчика обязывает. Да, это как раз касается штатного персонала. Назревает крупное дело. Мы ищем людей, которые могли бы нам помочь.
— Что за «крупное дело»?
Рубины просияли на этот раз снисходительно, однако в гранях, нацеленных на сотрудников, притаились сталь и холод.
— Пока это все. Надо получить представление о том, чем дышит народ, перед тем как вдаваться в детали.
Сэм стукнул кулаком по столу.
— Поддерживаю. Я хочу, чтобы вы видели в Томе агента, эмиссара. Эмиссарство — это подходяще, не так ли, Том?
Сэм Бакс обвел взором лица сотрудников, на мгновение задержавшись на Россоне, однако, вследствие ли богемной наружности или чего другого, отвел его кандидатуру и перебросил взгляд на Соула.
— Крис, — твердым голосом произнес директор, — проинформируй, пожалуйста, Тома о трех мирах, прежде чем мы двинемся отсюда. В языковом, так сказать, плане…
Соул попытался сконцентрироваться на практических деталях. Рубиновые осколки Цвинглера засигналили о внимании — их хозяин терпеливо выжидал, осторожный и вкрадчивый хищник в черном.
— Итак, со времени появления работ Хомского, открывших науке данную область исследований, мы рассматриваем язык как предмет, который с рождения программируется в сознании. Базовый план языка, как известно, отражает нашу биологическую осведомленность о мире, принимающем нас. Таким образом, мы изучаем три искусственных языка. Три пробных зонда за барьерами разума. Наша цель — найти то, что сырой, неподготовленный разум ребенка, его «tabula rasa», воспримет как естественное, природное — или «реальное». Для этого Дороти, например, обучает детей языку, который проверяет, не в логике ли заложена наша идея «реальности».
— Иначе говоря: логична ли сама реальность! — хмыкнув, как обычно, сказала Дороти. Казалось, она готова была уличить реальность в нелогичности и наставить заблудшую на путь истинный.
Цвинглер как-то сразу поник после реплики Дороти. Только когда Соул перешел к объяснению следующего мира, его интерес заметно обострился.
— Ричарда интересуют состояния альтернативной реальности. Например, какие изменения в языке могли бы стимулировать их появление в «сыром», нетронутом цивилизацией человеческом рассудке. Он выстраивает нечто вроде мира инопланетян — чуждого мира негуманоидов, живущего по своим законам.
— Вы имеете в виду создание среды, в которой могло бы вырасти это чужеродное существо? Вроде другой планеты? — Американец даже подался корпусом вперед, весь — внимание.
— Не совсем. — Соул метнул взгляд на Дженниса, но психолог не проявил желания что-либо добавить к его словам.
— Это похоже скорее на… другое измерение. Выстроенное из наслоения перцептивных иллюзий. Иллюзий восприятия действительности. Ричард у нас как бы эксперт, дегустатор иллюзий.
— Заметил. Ну что ж, общая картина ясна. Значит, на чужую планету с иной формой жизни это не похоже. Скорее, нечто вроде философской идеи о «чужаках». И что же третий мир — уж он-то, полагаю, ваш?
— Ну… Не знаю, с чего и начать. Вы слышали о поэме французского писателя Реймона Русселя — «Новые африканские впечатления»?
Американец отрицательно покачал головой.
— Странное произведение человеческого ума. Ведь ее практически невозможно прочитать. И вовсе не потому, что это какая-то абсурдистская графомания — напротив, поэма чертовски гениальна. Однако это самый безумный образец того, что у нас принято называть «самовнедрением», «самоимбеддингом» в лингвистике — она и есть, в сущности, то, что изучают мои дети.
— Самовнедрение? Опишите, пожалуйста, как вы себе это представляете.
Соул всего несколько часов назад ознакомился с докладом Цвинглера и считал, что нелегко будет в чем-либо убедить американца с такой девственной невинностью в области лингвистической терминологии, да еще используя тот профессиональный жаргон, в создание которого он также внес свою лепту.
И, тем не менее, попытка — не пытка.
— Самовнедрение — это особый подход в соблюдении того, что мы называем «рекурсивными правилами». Существуют правила для использования одного предмета при формировании предложения, так, что вы можете придать вашему высказыванию любую форму, по желанию. Животным приходится полагаться на фиксированный набор сигналов в коммуникативных целях — или на изменение силы звука одного и того же сигнала. Но мы-то, люди, этим не ограничены. Каждое предложение, которое мы конструируем, — новое творение. Это следствие рекурсивности. «Собака, и кот, и медведь ели». «Они ели хлеб, и сыр, и фрукты, с аппетитом и жадностью». Вы никогда прежде не слышали подобных предложений, они совершенно новые — но вы все отлично понимаете. Так происходит потому, что мы владеем гибкой, творческой языковой программой, заложенной в мозг. Но самоимбеддинг выталкивает человеческий ум за пределы обычного мышления — и его можно использовать как зонд, выставляя за границы известного нам мира.
— Ты, Крис, привел бы нам лучше пример самоимбеддинга, — вмешался Сэм. — А то все это звучит слишком теоретически. Суха теория, мой друг.
Соул в замешательстве посмотрел на Сэма. Конечно же, Сэм прекрасно понимал, о чем идет речь. Дженнис самодовольно откинулся на спинку стула.
Ну что ж, раз Сэм так хочет…
— Давайте тогда попробуем что-нибудь из детских стишков — там прекрасные рекурсивные серии, их очень легко можно продолжить…
Однако стоило ему начать, как ожила память. Вот он, семи лет от роду, стоит на табуретке в воскресной школе и пищит. Те самые стишки на празднике урожая. Он перепутал строчки, едва дойдя до середины. Ему подсказывают. Этот опыт впился в его нервную систему крошечной колючкой, репьем, шипом стыда. И теперь этот шип снова проявился, вызвав внезапную тревогу, глупый страх — прочитать во что бы то ни стало, не сбиваясь. Страх, который мог вызвать новый, столь же непредусмотренный срыв.
— Вот зерно, что посеял один человек,
Которому сторож петух-кукарек,
Который священника будит побритого,
Который…
«Который — что — что — что?!!» — закричал детский голос в его голове, в то время как другая часть Соула смотрела скептически на весь этот спектакль, поражаясь, к какому же восторгу, очарованию лингвистикой и языковыми экспериментами, в особенности «неправильными» языками, привел его этот первый публичный позор.
Голос американца пришел ему на помощь:
— Который венчает бродягу побитого…
— Ну, дальше, Крис, — ухмыльнулся Цвинглер.
