— Ториан, — произнес он, отводя протянутую руку Торри и заключая вместо этого парня в объятия, — рад видеть тебя в добром здравии!
Что-то необычное слышалось в его голосе, какая-то приглушенная пронзительная нотка, которая странным образом напомнила Йену уханье совы. И еще дядя Осия говорил несколько неотчетливо, хотя и не как пьяный: Йен не почувствовал ни страха, ни гнева, слыша этот выговор.
Он был высокий и худой: можно подумать, человека нормального роста и телосложения взяли и вытянули на лишний фут. На эту же мысль наводило и длинное лицо с высокими скулами и удлиненным заостренным подбородком.
Улыбался он нешироко, но сердечно: из-под на удивление тонких губ показались белые, как сахар, зубы. Одет Осия был в местную униформу: клетчатую рубашку и джинсы, заправленные в поношенные, но чистые рабочие ботинки — однако почему-то казалось, что на нем костюм.
Йен несколько рассердился. У Торсенов водятся деньги, и нет ничего плохого в том, что с ними живет старый слуга — как нет ничего плохого в том, что этот слуга негр. Но, черт возьми, Торри, мог бы и предупредить об этом!
Пока Йен подымался на ноги, Мэгги уже встала и пожала руку Осии.
— Я Мэгги, — сказала она.
— Осия Линкольн, — представился тот и, прихрамывая, шагнул вперед.
— Йен Сильверстейн, — произнес Йен, пожимая руку Осии. Пальцы у того оказались очень тонкие и длинные, словно у пианиста, а пожатие было легким, но не слабым. Он как-то странно держал левую руку, прижимая ее к боку.
Неотчетливая речь, рука, прижатая к боку… Сложив два и два, Йен сделал вывод: Осия некогда претерпел травму или повреждение правого полушария головного мозга, что привело к частичному параличу левой половины тела.
— Шалом, Йен, — произнес Осия с сильным, легко узнаваемым акцентом. — Наим мэод ма шломха?[5]
Йен меньше всего ожидал услышать приветствие на чистейшем иврите. Помедлив мгновение, он извлек из памяти шаблонную фразу:
— Ани лё мидабэр иврит тов.[6]
Это была чистая правда.
— Что, еще один еврей? — ухмыльнулся Торри.
— Да, еще один. — Высокий человек еле заметно улыбнулся, поворачиваясь обратно к Йену. — Рад познакомиться, — сказал он.
Слова Осии звучали искренне, несмотря на старательно четкое произношение и на то, что они были простой вежливостью.
Карин уже стояла у раковины: открыв кран, она немного подождала, а потом взяла высокий стакан и наполнила его водой. Затем поставила стакан перед Осией, который сделал глоток, затем другой, пока не выпил половину. После этого он опустил стакан обратно на стол. Было что-то странное в руке, которая сжимала стакан, но Йен не успел понять, в чем дело, как Осия уже сложил руки на коленях самым, что ни на есть, естественным жестом.
— Я почистил стойла, с лошадьми все порядке, только мне кажется, что Джесси несколько застоялась, — произнес Осия, чуть приподнимая уголки рта.
Карин сделала строгое лицо, но ее выдавали сияющие глаза.
— Думаю, тебе придется поездить на ней, Торри, и если ты хочешь, чтобы твои друзья помогали по хозяйству, то это вполне подходящая обязанность.
Торри рассмеялся.
— Попробуем как-нибудь пережить. Я еще не видел Джесси. — Он поднялся. — Как вы посмотрите на то, если мы прогуляемся в сарай, а потом в город?
— Обед в шесть.
— Мы можем встретиться с Джеффом в «Пообедай за полушку» и позже, после ужина.
Карин нахмурилась.
— Не далеко ли?
— Да нет, но мы бы съездили на машине.
— А потом попросите Ола отвезти вас домой, когда бар закроется?
— Зачем? Йен же не пьет, забыла?
Йен поднял свою чашку.
— В самом деле. Галлоны и галлоны кофе.
— Ну просто настоящий скандинав!
Йен улыбнулся и благодарно кивнул, когда Карин налила ему еще своего слабого кофе.
И тут до него дошло. Ладони у Осии были не розоватые и даже нисколько не светлее его темного, как черный кофе, лица. Насколько Йен мог судить, тот был черный с головы до пят.
Ничего страшного, просто странно. Вся семья странная, начиная от матери, которая играет на бирже в двух тысячах милях от Уолл-стрит, и матерого фехтовальщика, который проводит время, выслеживая волков, до высокого, худого и черного так называемого дядюшки.
Не строй из себя придурка, сказал себе Йен,ты ведь не видел нормальных семей.
Глава 3
Волки
Джефф Бьерке сидел за угловым столом и прихлебывал пиво: даже Закон может позволить себе чуток расслабиться после долгого бдения — но изредка, чтобы не дать повод к сплетням, — а у стойки бара под вывеской «Милер» — с одним «л» — снова, как всегда в последнее время, зашел разговор о волках.
Заведение «Пообедай за полушку» нисколько не изменилось с тех пор, как мальчишкой Джефф забегал сюда после школы выпить газировки: выстроившиеся вдоль стены столы за обшарпанными перегородками покрывал тот же самый пестрый линолеум, а крохотное окошко в единственной вращающейся двери в кухню было настолько грязным, что Джефф не видел, горел ли за ним свет.
Блин, даже люди — двое перед стойкой, один за ней — совершенно не изменились! Нет, конечно, Арни еще сильнее облысел, у Орфи и брюшко, и очки сделались толще, а за стойкой бара высокий костлявый Ол Хонистед двигался уже не так проворно, как раньше; но последние лет двадцать или около того Джефф, приходя сюда, каждый раз заставал одну и ту же сцену: три грации, проводящие время за спором.
— Гуннар говорит, у него десять коров зарезали, — сказал Арни Сельмо, сдвигая на затылок кепку с длинным козырьком, чтобы влить в себя очередную порцию пива, а потом тем же движением возвращая кепку на место, как будто она была в состоянии прикрыть его лысину. — По мне, это уже не волк-одиночка.
Джефф спрятал улыбку. У каждого свои секреты, раскрывать которые, когда того требовал долг, Джеффу не доставляло никакого удовольствия. Кроме работы, старый Джон Хонистед оставил своему преемнику и ответственность. Значок, машина, полицейский участок с крохотным обезьянником в цоколе ратуши — это все рабочие инструменты, а не суть дела.
Джефф скорее был блюстителем справедливости, нежели городским полицейским. Копы беспокоятся из-за соблюдения правил; у справедливости свои резоны. Живи сам и давай жить другим.
Если не все, то большинство смотрело на вещи подобным образом. А этого вполне достаточно. Лет десять назад в город забрела тощая двенадцатилетняя девочка, которая не пожелала назвать свою фамилию, только имя — Кэйти: она сбежала от отчима, обращавшегося с ней с нечеловеческой жестокостью. Ее взяли к себе Аарстеды, посчитав, что их ферма прокормит лишний рот.
