Слуги все еще заняты уборкой. Я мог бы приказать им перестать это делать, перестать шуметь и оставить меня и мою паутину в покое. Но, возможно, осознание того, что я имел над ними власть, заставляло меня этого не делать. Поэтому я пошел прогуляться.
Никто точно не знает, где начинался и кончался сад, какая часть его создана людьми, какая — природой. Когда я в первый раз привез сюда Шикуджо, то был уверен, что единственное, к чему приложили руку садовники, — горшечные деревья и кусты. Что они выложили дворик гравием, подмели мостики и посыпали песком дорожки в саду. Все остальное — растения, камни, ручьи — выглядело диким, будто их не касалась рука человека.
Но потом я понял, что все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Для того чтобы создать красивый в своей дикости сад, нужно приложить много труда. Поросшие мхом дорожки, небрежно треснувшие стебли бамбука в изгороди специально сделаны человеком «дикими». Холодными весенними утрами, еще до рассвета, я часами наблюдал, как садовники срывали отяжелевшие от воды лепестки с вишневых деревьев. Летом они щетками чистили сосны, чтобы избавить их от мертвых желтых иголок. Готовясь к снежной зиме, они связывали ветви сосен, чтобы те не поломались под тяжестью снега, бережно укрывали мох ковром из иголок и соломы.
И теперь, после стольких лет заботы, после стольких трудов — запустение! Камни на дорожках стали скользкими от мха и плесени. Поломанные ветки деревьев свешиваются прямо в лицо. С некоторых деревьев слезла кора, обнажив красную древесину.
Чем мне заполнить свое время здесь, в деревне? Мне и раньше это удавалось из рук вон плохо.
Полуобнаженные рабочие — крестьяне, на день оторванные от дел в полях, — столпились вокруг упавших бревен, еще мокрых и блестящих от росы. Рабочие, кажется, везде одинаковые: большую часть дня они лениво стоят, почесываясь от безделья, наслаждаются свежим воздухом с выражением безграничного удовольствия на лице. И только потом, после этого своеобразного ритуала, принимаются за дело и выполняют его как можно быстрее.
Мой сын Тамадаро присел на корточки перед кустиком травы и ковыряет ее палкой. Наверное, его няня заболела, или он сбежал от нее — она никогда бы не позволила ему так близко подойти к грязи и тем более копаться в ней, как не позволила бы надеть весной платье бледного цвета.
— Мой господин! — Хито склонился надо мной в торжественной позе.
— Что такое? — покорно спрашиваю я.
— Я боюсь, что в данный момент починить ворота невозможно. Вы видите землю вон там?
Он переступает через Тамадаро, как будто мальчик для него не больше, чем камень на пути.
Я смотрю на тот участок земли, куда он указал. Участок зарос какими-то сорняками и отличался от всего, что я видел за последнее время. Мой сын вырыл ямку возле ручья, туда набежала вода. Я посмотрел на отражение неба в мутной лужице.
— Ну и что? — нетерпеливо спросил я у Хито. Мне гораздо больше нравилось наблюдать за сыном, чем думать о строительстве ворот.
— Земля слишком сильно пропиталась водой. Мы не сможем поставить столбы, чтобы они держались, пока не высушим этот участок.
— Ну тогда осушите его.
— Если вы настаиваете, мой господин. Только нам придется также осушить ближайшее озеро.
Я смотрю на это озеро. Оно красивое и самое большое из трех, по краям заросшее камышом и ощипанной кроликами травой. Кролики ли это щипали траву? Насколько я знаю, садовники ползали на коленях всю ночь и стригли траву маленькими острыми ножичками. Деревья и голубое небо с белыми облаками отражались в спокойной воде озера. Если осушить это озеро, останется три акра вонючей засохшей грязи.
— Если не сейчас, то когда?
Хито вздохнул с облегчением.
— Зимой, перед дождями, после того как посадят рис, мы сможем отвести ручей. Так мы осушим озеро, восстановим илистое дно, где это будет необходимо, и снова наполним водоем.
— Отец! — кричит Тамадаро.
Он возбужден и от этого забыл все правила приличия, забыл про уважение к взрослым, про то, что должен молчать в нашем присутствии. Переминаясь с ноги на ногу, он показывает пальцем куда-то в сторону, на комок шерсти, который оказался серым кроликом, бегущим в густой траве по берегу озера.
На мгновение мне кажется, что Хито хочет отругать мальчика за его поведение, но он не может этого сделать: он всего лишь слуга, а мальчик скоро вырастет и займет мое место, каким бы незначительным оно ни было. Тамадаро уже бежит за кроликом, быстро, как молодой заяц, убегающий от волка.
Я бегу за ним, но, конечно, гораздо медленнее. Какое облегчение оставить позади эти неразрешимые вопросы с воротами. К тому же Тамадаро еще не настолько взрослый — за ним должен кто-то присматривать. Но я бегу за ним не поэтому. Я бегу, и меня гонит тоска, несбывшиеся мечты.
Мы уже отбежали на достаточное расстояние от дома, я вне поля зрения слуг и крестьян, и могу не беспокоиться, что они будут хихикать над хозяином, несущимся по полю в желто-зеленых шелках. Я пускаюсь рысью.
Следы кролика и мальчика заканчиваются у лунного камня. Я не был здесь с того времени, как сам был мальчишкой и этот дом принадлежал моей матери. У нее не было дочерей, чтобы оставить поместье им, и поэтому она передала его мне перед тем, как я женился на Шикуджо. Сейчас я почувствовал себя ровесником Тамадаро.
Камень высотой мне по грудь, серый, скользкий и блестящий от дождя. Некоторые выбоины на нем наполнены застарелой дождевой водой и отражают серебро неба. Белый песок, посыпанный вокруг камня, сияет на солнце.
Серебряные отражения на камне выглядят так, словно бледный песок просвечивает сквозь дыры в камне. Серебряные лужицы перемещаются, когда я двигаюсь, и от этого камень кажется нереальным. Я чувствую легкое головокружение — думаю, это из-за того, что отвык бегать.
Тамадаро встал на колени у камня — маленькое яркое пятно на фоне серебряного и серого. Он сует сосновую палочку в щель между камнем и землей. Его золотистые одежды испачканы цветочной пыльцой и соком травы. Длинные волосы выбились из перевязывающей их ленты, которая теперь болтается у него на шее. Моя старая няня ужасно страдала из-за того, что ребенку нельзя стричь волосы, пока он не достигнет половой зрелости. Ты будешь выглядеть как сын крестьянина с постриженными волосами, говорила она мне, но по крайней мере как опрятный сын крестьянина!
У меня кружится голова. Мой сын, увлеченный своим занятием, видит только кролика, камень и палку у себя в руке.
Когда-то жизнь была такой же простой и для меня. Когда мне было столько же лет, сколько сейчас Тамадаро, все, что я видел (или слышал, или пробовал, или думал), казалось новым. Даже несмотря на то, что я уже видел весну раньше, каждая новая весна была для меня особенной: ведь это был первый раз, как я видел эту весну, эти новые листья, это семейство белок. Даже ужасные вещи — первый глоток саке или воспаление зуба. Будущее обещало мне множество не менее захватывающих и интересных зрелищ, вкусов и мыслей.
