— Не знаю. Он сказал, что нам этого не понять, потому что все молодые.
— А сколько ему лет?
— Не знаю. Девяносто лет, наверно, потому что, когда я был маленьким, мать упомянула цифру семьдесят в связи с его возрастом… Он тогда еще сказал, что только в старости начинаешь понимать, для чего жил. И становится страшно: прожил жизнь зря, а ведь старался-то изо всех сил…
Итиро повернул луноподобное лицо к Кагэро.
— Он сказал: «Нет смысла думать о том, как бы прожить жизнь, чтобы потом сказали: „Он жил правильно“. Как ни старайся…» Он ушел в горы искать истину.
«Истина… Снова эта истина. И почему к ней всех так тянет? Что в ней такого? Что хорошего во всезнании? И зачем мне знать цель собственной жизни? Мне ли не все равно? Вполне возможно, что в старости я тоже пойму всю никчемность своего существования, но это будет лишь в старости, а пока я молодой…»
— Дед тоже так думал, когда был молодым, — вздохнул Итиро, и Кагэро, уже засыпая, понял, что бормотал все это вслух.
* * *
В долину пришли к вечеру.
Кагэро почувствовал, как выпал из сердца гвоздь. Эта долина вовсе не была похожа на ту, где он рыл ямы для Говорящего. Там никогда не было теней, только ночью опускалась тьма, а здесь…
Половина долины была затоплена глубокой тьмой — это скала преграждала путь последним лучам Солнца. Другая же половина — лишь заполнена сумерками. Хижина старика стояла чуть ли не точно посреди долины.
Страх, понял Кагэро, страх перед всем большим. Старик как мог отодвинулся от скал.
Перед хижиной горел костер, рядом виднелась маленькая фигурка, больше похожая на желтую нэцке, чем на человека.
— Де-ед! — завопил Итиро.
Старик встал. Кагэро подумал, что зрение у деда хоть и в девяносто лет, а все же гораздо лучше, чем у внука.
«Дед» был одет в самодельную накидку из чего-то очень похожего на старое коричневое одеяло. Над узкими плечами сверкала лысиной голова, лицо покрылось морщинами, щеки впали, глаза ушли глубоко под брови, но это не убавило в них яркости. Глаза — вот самое примечательное, что было в старике. По ним можно было понять, что в дряхлом теле кипит жизнь, кипит и, как может, рвется к свободе. И Кагэро понял, как, должно быть, тяжело приходится душе в этом теле глубокого старца.
— Здравствуйте, Юримару-сан. — Итиро поклонился старику, и тот улыбнулся.
— Здравствуй, внук. Пришел навестить деда, прежде чем тот умрет?
— Ну что вы! — Итиро повернулся к Кагэро, всем видом показывая: «Он говорит так при каждой встрече и умирать собирался уже по меньше мере раз пятнадцать». Впрочем, Кагэро и самому не очень верилось, что этот Юримару-сан слишком уж много думает о смерти.
— Я привел друга. Его зовут Кагэро.
— Твой друг в тревоге, — сказал Юримару, внимательно осмотрев Кагэро. — Почему?
— Я вовсе не тревожусь, — смущенно возразил Кагэро и тоже поклонился.
— Честно говоря, я многим обязан Кагэро, — сказал Итиро, когда они уже подошли к хижине и сели на землю рядом с костром. — Меня ограбили и сильно избили, и вовсе убили бы…
Итиро замолчал. Кагэро спрятал глаза. Ему не хотелось становиться героем.
— И как ты собираешься отдавать долг? — спросил Юримару.
— Вы о чем?
Итиро шикнул на Кагэро.
— Я буду служить ему, Юримару-сан, — с некоторой гордостью сказал он, и Кагэро бросило в жар. Но Итиро вполне красноречиво посмотрел на него и добавил: — И не приму никаких возражений.
— Но… — Кагэро замешкался. — Человек… не… не служит…
— Ты возражаешь, но что-то я не вижу в тебе особого нежелания. — Юримару сузил глаза.
— Что вы говорите! — вскинул голову Кагэро. — Не так давно я сам был слугой. Вот!
Он поднял руки, чтобы Юримару смог увидеть покрытые шрамами ладони.
— У тебя, наверное, был злой хозяин, — чуть помолчав, сказал Юримару, и Кагэро заметил, как тот спрятал свои руки в складках ткани. Ужасная догадка обожгла Кагэро — не может быть!
Он сидел и смотрел расширившимися глазами на Юримару. Тот, видно, почувствовал себя неловко и обратился к Итиро:
— Внук, пойди в дом, принеси большую железную кружку. Когда увидишь ее, поймешь, что это именно она.
И когда Итиро ушел, только тогда заговорил с Кагэро:
— Ну, друг моего внука, спрашивай.
— Сколько ям вырыли вы, прежде чем… нашли в себе смелость ударить?
Юримару закрыл глаза.
— Много больше тебя. Я — человек другого времени. Мне трудно что-либо менять в себе. Это вы, молодые, так вот запросто… а я не мог. Я полдолины изрыл, я стал зверем. Именно это помогло мне. Утратив рассудок, я бросился на него, потому что увидел в нем пищу. Просто еду.
— Вы все же пожелали искать эту… дурацкую Истину?
— Почему же дурацкую? Мудзюру с самого начала был прав, теперь я это понимаю…
— Кто? — перебил старика Кагэро. — Как вы его назвали?
— Мудзюру.
— Но почему?
— Потому что это его имя, малыш.
Кагэро снова почувствовал, как приливает кровь к коже. Малыш…
— Ты, наверное, думаешь, что Говорящий — ведь так он тебе представился? — это сверхъестественное существо, бог или демон. Но это не так. Он просто один из тех тысяч… тысяч, кто смог достичь, добраться до вершины… Я понятно говорю?
— Понятно. И Истина сделала его таким?
— Истина… Какая Истина? Просто Мудзюру облек это в такие слова, чтобы ты смог понять. Что он сказал тебе, когда отпускал?
— Да так… Я, честно говоря, не слушал. Знаете, как пьянит свобода, когда уже почти потерял надежду?
— Знаю. Мудзюру расстелил перед тобой дорогу, по которой тебе придется идти. Вот и первый изгиб. Мой внук стал твоим слугой, и ничего ты не сделаешь. Слишком неубедителен твой отказ.
— Я убегу от него.
— А зачем? Ты прежде задумайся, зачем? Неужели не выгодно иметь хорошего слугу? Он будет стирать тебе одежду, собирать хворост для костра, готовить пищу и делать многое иное.
Слова Юримару заставили Кагэро задуматься. Он словно раздвоился: одна часть его существа была полностью согласна со старцем, другая же — протестовала негодуя. И вернуло все на свои места только появление Итиро с кружкой-котелком в руках. Очень быстро Юримару сварил сытную похлебку, ее с лихвой хватило на троих.
Сразу после ужина, а была уже ночь, и быстро всходила луна, Юримару ушел в хижину. Спать.
Кагэро сидел молча и смотрел, как прыгает слабеющий огонь по темно-вишневым углям.
