— Вот, — вздохнул Гест.
— Не горюй, сейчас Катюха найдет твой якорь, он наверняка где-нибудь там валяется, и вы полетите себе дальше. Хочешь сахару? Ах да, у тебя же этих рецепторов нет.
Но тот Гест, который собака, сахару хотел. Я вынул из кармана кусочек рафинада и протянул ему. Тогда я подумал, что, даже когда Гест-инопланетянин улетит, я буду относиться к Гесту-догу не так, как к другим собакам. Он уже немного человекообразный.
— Спасибо, — сказал Гест, — положительные эмоции передаются, хотя вкуса я и не чувствую.
И он больше не вздыхал. Не хотел, наверное, меня расстраивать.
В половине четвертого пришла Катя. Уставшая, зверски голодная. Она, не дожидаясь никого, накинулась на холодную картошку, которую с утра наварила для всех нас Оля, и схарчила больше половины без хлеба.
Гест взглянул на нее с такой надеждой, что она смутилась и стала уминать еду медленнее.
— Нету там ничего. С тонну мусора перелопатила, наверное. Пусто. Аккумуляторов дохлых полно, покрышек немерено, а якоря нет. Чего уставился, Игорь? Самому слабо в грязище ковыряться, тут за компьютером прохлаждался?!
Макс посмотрел на нее укоризненно, и она примолкла.
Потом пришел Дима, принес кассету Деви, посадил меня рядом с музыкальным центром и заставил слушать. Я ничего не понял, я в музыке вообще не разбираюсь, мне нравится только, как мой брательник на гитаре песни про Афган играет.
Правда, я магнитофон сам собрал, чтобы приобщаться. Со мной одна девчонка не согласилась гулять, потому что я не знаю, кто такая Земфира.
Димину кассету я слушал терпеливо — вдруг потом понадобится, а он, такой-сякой, воспользовался тем, что я не сопротивляюсь, и начал мне по Индию рассказывать. Загрузил по самую ватерлинию. Но я мало что понял, потому что мне было неинтересно.
Мы тоже налегли на картошку, которая осталась после того, как Катя наелась, а осталось не так уж и много. А Оля, помнится, сварила полную кастрюлю.
Мы оставляли картошки и девочкам — тогда еще надеялись, что они вернутся. Нам, таким образом, не хватило, и меня попросили сходить в магазин, купить сыру на любимые Максовы бутерброды. Я вышел и у магазина встретил Олиного отца. Он там выпивку себе всегда покупает, когда деньги есть.
Я его и раньше знал. Отец мне всегда говорил, когда я еще маленький был: не будешь работать, станешь таким же, как дядя Паша. Я, помню, ужасно пугался.
Оле просто не повезло, что у нее такой отец. Сама она совсем не такая, как ее родители.
Я его встретил, поздоровался, потому что Оля сказала, что это ее отец, и мне неудобно стало с ним не здороваться. Он спьяну принялся жаловаться, что дочь у него скверная, загуляла, дома не ночует.
Но я-то знаю, что она не скверная, а от него же и сбежала. Вот у Кати двоюродная сестра скоро уедет, и Катя Олю у себя поселит. А дядя Паша принялся кричать, что проучит свою непутевую дочку, как только она вернется.
Я знаю, что это значит — проучит. Меня отец, конечно, лупил в детстве, но то ж за дело, к тому же он человек трезвый, соображает, а этот…
И я решил: отнесу сыр Максу, встану недалеко от Олиного дома и буду ее караулить. Чтобы предупредить: вдруг ей вздумается заглянуть домой?
Я пошел было обратно, к Максу, но по дороге встретил Наташу.
— А где же Оля? — спрашиваю.
— Разве она еще не пришла? — удивилась Наташа. — Мы с ней по дороге разделились, чтобы больше успеть.
— Может быть, когда я ходил за сыром… Давай ты отнесешь его, а я постою пока тут.
У меня было нехорошее чувство.
— Ладно. Тогда если она окажется у Макса, я тебе передам картинку энергоматрицы.
— Это как?
— Ты поймешь сразу, а объяснять долго, проще почувствовать.
Вот и она теперь думает, что я тупой! Если нормально объяснить, то почему же я не пойму? Зато потом проще бы было…
Наташа взяла сыр и ушла, а я продолжил околачиваться в переулке, который вел к Олиному дому. Он стоит слегка на отшибе, к нему только одна дорога.
Прошел мимо дядя Паша. Меня не заметил — был очень занят тем, как бы благополучно обойти все телеграфные столбы. Через некоторое время вдруг перед моими глазами появилась как бы Максова комната, только ребята все были разноцветные и через все цвета у них желто-зеленые волны такие пробегали. Звуков не слышно, а все равно ясно, что они беспокоятся.
Действительно, рассказать сложно, а все понятно, — нет с ними Оли. Вот, оказывается, как матрица эта посылается.
«Оли у нас нет», — оформилось понимание в слова, будто Наташин голос у меня в голове прозвучал.
И я стал ждать дальше. Может, Оля еще придет туда.
Я не обедал, а без обеда стоять было тоскливо. Я подумывал, не пойти ли мне назад. И, так ничего и не дождавшись, пошел обратно к Максу.
По дороге я все озирался, мне мерещилось, что вот она, идет где-нибудь по другой стороне улицы или за мной. Но ее нигде не было.
У Макса меня встретили гробовой тишиной. Гест лежал, положив морду на лапы, и смотрел на меня так печально, что я сразу все понял: никто ничего не нашел и от Оли вестей нет. Сам Макс ходил из угла в угол, заложив руки за спину, не поправляя очки — они съехали на самый кончик носа.
Я присел на стул и опустил глаза в пол.
— Она собиралась обследовать район за оврагом, — сказал Макс сдавленным голосом, — они с Наташей разошлись на развилке дороги.
— Я не могу нащупать ее след, словно непроницаемая завеса стоит, — тихо-тихо проговорила Наташа. По-моему, она думала приблизительно так: это, конечно, я во всем виновата! Да каждый сейчас так же думал.
— Гест, но ты же оставил ей какую-то штуку для связи! — говорю. — Что, и по ней Оля не отзывается?!
Гест смотрел на меня с тоской. Ясно. Не отзывается.
— Макс, что делать? — спросил я обреченно. Он наконец поправил очки. Значит, собрался с мыслями.
— Рассуждай логически, Игорь, — начал Макс твердо, — человек не может пропасть абсолютно бесследно. Если бы с ней случилось что-то, связанное с физическим планом реальности, это обязательно засекла бы Наташа. Если же нет… В любом случае у нас есть ниточки, потянув за которые мы непременно найдем ее след.
Мне показалось, что он говорит так много и с таким серьезным видом, чтобы скрыть то, как ему сейчас плохо. И то, что он совершенно растерян.
— Итак, — срывающимся голосом продолжал он, она пошла в район за оврагом/ Значит, первым делом нам нужно идти туда же.
— Так чего же мы сидим?! — воскликнула Катя возмущенно. И тут нашла, чему повозмущаться!
— Пойдемте, — сказал Макс.
Гест поднялся и поплелся за нами. Мы все шли молча, как воды в рот набравши. Макс, как всегда, впереди. Я подошел к нему и сказал… Я вообще не люблю, да и не умею так говорить. Когда отец ездил налоговую декларацию заполнять, а потом вернулся — три дня только и делал, что во дворе дрова со злости рубил. Я тогда ему ничего не говорил. Ничего особенного.
