Эрик».
Пола скомкала письмо. Разорвала на мелкие клочки и рассыпала по упругому зеркалу воды. Как явственно из этого письма вновь перед ней встал Эрик, во всех подробностях, по счастью забытых ею, затмевая, словно фигура из преисподней, сверкающее море, — его вымученные восторги, его мистическая уверенность, смесь слабости и угрозы, что некогда представлялась ей столь трогательной, беспардонное коварство его эгоизма! Конечно же, она вела себя предосудительно — потому, не в последнюю очередь, что так поспешно отвернулась от него в самом конце. Однако любовь к нему, способность помочь покинули ее бесследно и навсегда. В том состояла ее уверенность. Хотя так ли это, тут же спросила себя Пола, стараясь привести в порядок свои мысли — вдруг она все-таки может помочь Эрику, вдруг все же стоит попробовать? Что, если он прав и им осталось еще что сделать друг для друга? От перспективы увидеться с ним снова ей сделалось муторно, тошно, страшно. Было в Эрике нечто сатанинское. Ричард никогда не внушал ей страха, хоть был из числа тех, кому недолго и ударить. Пола знала теперь, что Эрик страшен ей — очень страшен. Таково было качество, присущее той, совершенно ею забытой любви.
Глава шестая
«Кот был из Абиссинии
И лазил по осинам», —
— напевал Эдвард, вытаскивая Монтроза из плетенки, в которую нерешительно и безуспешно пытался забраться Минго, пасуя всякий раз перед холодным взглядом кота. Минго расположился в корзине. Монтроз, оскорбленный, вывернулся от Эдварда и удалился к плите, где, подняв дыбом шерсть, закосил под птичку.
— Можно, мы в ванну вечером положим те водоросли? — спросила Генриетта у Мэри Клоудир.
— Зачем это вам понадобилось мыться с водорослями? — отозвалась Мэри.
— Это наше особое средство от ревматизма, — сказал Эдвард.
— Ты что же, Эдвард, ревматизмом у нас страдаешь?
— Нет, оно вообще-то для дяди Тео, но мы подумали, сперва проверим на себе, не появятся ли потом признаки отравления.
— Прошлый раз, как вы такое учудили, все водоросли попали в сток и образовался засор на много дней, — сказала Кейси, входя на кухню с лукошком, полным салата и помидоров.
— На этот раз не попадут, честное слово!
— Тогда — ладно, — сказала Мэри. — Слушайте, вы бы все же вынесли в сад эти камни!
Кейт с Дьюкейном, проходя мимо кухни в холл, обменялись улыбками.
— Да, Мэри, — бросил через плечо Дьюкейн в кухонную дверь, — мы пошли к Вилли.
— К чаю только не опаздывайте, все-таки — воскресный чай, событие.
— Ну и как моя маленькая нимфа? — сказал Дьюкейн, сталкиваясь при выходе из дома с Барбарой.
— J’aimerais mieux t’avoir dans mon lit que le tonnerre[5]? — отвечала чопорно Барбара, устремляясь вприпрыжку следом за ними.
Дьюкейн, смеясь, дернул ее за прядку волос.
Светлые, короткие волосы Барбары, круглолицей, как и ее мать, тоже слегка курчавились, но только у Кейт копна их венчала ее подвижным растрепанным нимбом, меж тем как у Барбары, тщательно стриженные, они охватывали ее головку, точно филигранной работы шлем. Лицо, по-ребячьи розовое, отливало тем восхитительным яблочным глянцем, который в юности обычно уже утрачивают. Босые длинные ноги, от гарцующих ступней до короткой юбочки, были одинаково ровного, теплого, золотисто-смуглого оттенка.
— Что бы тебе не пойти поискать Пирса, — сказала Кейт. — Я его видела возле кладбища, и кажется, ему довольно одиноко.
Барбара, с миной, исполненной добродетели, тряхнула головой:
— Мне надо идти на флейте заниматься. Собираюсь дать сольный концерт из Моцарта для Вилли.
— А для меня не хочешь дать сольный концерт? — спросил Дьюкейн.
— Нет. Только для Вилли. — И она вприпрыжку пустилась к дому.
— Как выросла девочка! — сказал Дьюкейн. — Уже с вас ростом. И почти такая же хорошенькая.
— Дорогой мой! Боюсь, у них с Пирсом не все гладко, с тех пор как она снова дома.
— Ну что ж, причина вам известна. Взрослеют.
— Да, знаю. Они действительно созревают нынче рано. Я просто думала, прожив столько времени бок о бок, как брат с сестрой, они будут от этого застрахованы.
— От этого ничем не застрахуешь, — сказал Дьюкейн.
И, сказав, почувствовал, как не нравится ему мысль, что это может коснуться Барбары. Лучше бы никогда ей не взрослеть!
— Да, так тот несчастный, — сказала Кейт, возвращаясь к прежней теме их разговора. — Почему он это сделал?
Дьюкейн ничего не говорил Кейт о расследовании. Он хоть и принял от Октавиана известие о своем задании достаточно хладнокровно, однако радости по этому поводу отнюдь не испытывал. В таком деле не знаешь, какой головной болью оно обернется. Докопаться до истины в короткие сроки может оказаться очень трудно, а показать, что не затронуты интересы спецслужб и нет причин учинять более тщательное расследование, — и вовсе невозможно. Тяготила Дьюкейна, впрочем, не одна только перспектива потерпеть неудачу и расписаться в своей несостоятельности. Ему претила сама идея вторгаться подобным образом в чужую личную жизнь. Тем более что личность Радичи, размышлениям о котором он по приезде в Дорсет посвящал немало времени, представлялась ему теперь и сомнительной, и темной. Он был уверен, что между спиритизмом, или что там еще, и самоубийством есть связь, — чутье подсказывало ему, что здесь, только копни, вылезет наружу нечто в высшей степени неприглядное.
— Не знаю почему, — сказал Дьюкейн. — Он потерял жену не так давно. Возможно, в том причина.
Они к этому времени перешли ровный газон позади дома, минуя две высокие перистые акации, переступили через низенькое заграждение из веревок, натянутых между колышками, явно имеющее отношение к двойняшкам, и поднимались теперь по дорожке, выложенной год назад из прибрежной гальки меж двумя рядами пышных кустов вероники ценой совместных героических трудов Пирса и Барбары. Ладонь Дьюкейна скользила по кустам, любовно поглаживая их тугие округлости. Сознание его в эти минуты распалось на несколько отделений или уровней. На одном уровне — пожалуй, верхнем — жила мысль о Вилли Косте, с которым ему вот-вот предстояло встретиться впервые за довольно долгое время, так как в последние два его приезда Вилли объявлял по телефону, что не хочет видеть у себя гостей. На другом уровне мозг сверлила навязчивая мысль о Радичи и о том, что удастся разузнать Джорджу Дройзену на Флит-стрит. Еще был уровень или отделение с мучительной памятью о слабости, которой завершилась у него сцена с Джессикой и мучительным вопросом, как же с нею быть на следующей неделе.
И тем не менее сегодня мысли о Джессике не слишком портили ему настроение. Как правило, Дьюкейн предпочитал не уповать на то, что боги чудесным образом вызволят его из бед, которых он натворил по глупости, — это лишь нынче тревоги, связанные с Джессикой, померкли, заволоклись облачком смутного оптимизма. Так или иначе, все еще образуется, думалось ему. Оттого, быть может, что здесь же, на ближайшем уровне, он испытывал острую, чистую радость от присутствия рядом Кейт, соседства их тел, которые то и дело сталкивались на ходу неуклюже, дружески, — и от сознания, скорее даже физического предощущения, что, когда они дойдут до буковой рощи, он поцелует Кейт.
