Подобная таинственность, если речь о моей бабушке, отнюдь не всегда означает, что стряслось нечто из ряда вон. Абсолютно тем же тоном бабуля может позвать меня, если просто задумала сыграть в бридж. Мои родственники по линии что мамы, что отца склонны к театральным эффектам.
Я сказала, что хочу в туалет, и понесла наши с Джонатаном сумки наверх, в спальню с кроватью под балдахином. На дворе весна, а в доме как в холодильнике. Я взяла с собой новую шелковую пижаму, тоже приобретенную в Париже. Однако, чтобы можно было спать только в ней, следовало уже сейчас включить электроодеяло.
Сбегая по ступеням, я услышала стон со стороны занавешенного кресла у окна на лестничной площадке и не без опаски приблизилась к нему когда мы были детьми, родители нередко закатывали распутные вечеринки и на этом кресле чего только не вытворялось. Стоны не прекращались. Более того: на половицы и ковер откуда-то лилась вода. Я осторожно отодвинула шторку и увидела Эмери. Она, мертвенно-бледная, держалась за живот и смотрела на меня широко распахнутыми глазами.
– О боже. Представляешь, я намочила в штаны… Какой стыд!..
– Эмери,– сказала я, чувствуя, что тянуть дальше некуда. – А не может быть такого, что твой срок больше, чем ты думаешь?
– Ты ведь знаешь, я не делаю отметок в календаре! – выпалила моя сестра.
Я внимательнее взглянула на нее. Эмери все свои взрослые годы жила в постоянном страхе забеременеть, поскольку была не в состоянии запомнить, когда у нее закончились последние месячные. Однажды я вместе с ней ходила к гинекологу, и лишь с помощью моего календаря мы с горем пополам примерно установили дату.
Теперь же не было времени ворошить ее память. В любую минуту могли начаться роды. Отца хватит удар, если первенец Эмери появится на свет посреди дорогого ковра, мелькнула в моей голове мысль.
– Тебе надо снять джинсы,– твердо произнесла я.
– Зачем? Чтобы их натянуть, я целых полчаса убила. – Лицо Эмери внезапно перекосилось от боли. – Ай! Черт… Такое чувство, что– А-ай!
Я попыталась расстегнуть ее джинсы, но не смогла даже засунуть палец за пуговицу. Они были насквозь мокрые.
– Надо их разрезать,– сказала я, осматриваясь в поисках подручных инструментов.
– С ножницами ко мне даже не подходи, Мел! – простонала Эмери. – Это же Эрнест Сьюн! Таких больше не достанешь!
– Доверься мне,– мрачно произнесла я. – Я как-никак портниха.
– Что происходит?
Я обернулась. На лестнице стояла бабушка.
– Помощь не требуется? – спросила она.
– Позвони в неотложку,– распорядилась я. – Так будет надежнее, а то, если везти ее в больницу самим, сейчас разгорится спор, кто трезвее всех и в состоянии сесть за руль.
В эту минуту Эмери издала оглушительно громкий вопль. Так кричала только Аллегра, когда обнаруживала, что подгорел ее тост. Я ухитрилась расстегнуть джинсы, и моему взору открылся на удивление большой и круглый живот.
Мы уставились на него.
– Ладно,– признала Эмери,– срок правда, скорее всего, больше… – Она так крепко схватила меня за руку, что чуть не сломала ее. – Только, пожалуйста, не подпускай ко мне папу!
– Алло? Да-да. Алло? Добрый вечер! Прощу вас, пришлите «скорую»,– говорила бабушка в телефонную трубку, стоя внизу, в прихожей. – Если можно, сейчас же. Понимаете, моя внучка, кажется, рожает… О! Спасибо! Да-да, по-моему, я ужасно рада…
– Бабушка! – крикнула я. – Пусть выезжают немедленно!
Послышался стук шагов по паркету, запахло сигарным дымом. Беседа мужчин за портвейном, как видно, закончилась. Очень вовремя!
– Боже мой! – заорал снизу папаша. – Что у вас там, черт побери, за возня?
– Эм?
Уильям взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступени.
– Что-то мне… – пробормотала Эмери, указывая на свою пеструю рубашку.
– Начинаются роды,– объяснила я. – Понадобится много полотенец и старые одеяла. Уильям, помоги мне перенести ее в гостиную. Ларс, беги поставь чайник.
Ларс растерянно моргнул.
– Нужна горячая вода?
– Нет,– рявкнула Аллегра, появляясь из-за его спины. – Напоим чаем медиков из «скорой помощи», когда они пожалуют. Шевелись, Ларс!
– Ты когда-нибудь принимала роды? – спросил Уильям, подхватывая Эмери на руки с такой легкостью, будто она была не тяжелее спортивной сумки.
– Нет, но Нельсон занимался на курсах по оказанию первой помощи,– сказала я. – А тренировался на мне. Иди же, надо положить Эмери поудобнее.
– Несите ее в кладовку,– быстро распорядился отец. – Там диван, который все равно пора выкинуть. – Он наклонился прямо к лицу Эмери и произнес: – Эм! Потерпи, пока тебя не уложат. Тут кругом ковры, сама понимаешь.
– Давай-ка поторопимся,– сказала я,– малыш в коврах точно не смыслит.
Эмери слабо простонала от ужаса.
– Я принесу бренди,– заявил отец таким тоном, будто нашел единственный верный выход.
Он направился к себе в кабинет, Уильям пошел в дальний конец прихожей, а Аллегра на некотором расстоянии последовала за ним.
– «Скорая» выехала? – спросила в телефонную трубку бабушка. – Великолепно!
Она вела любую беседу так, будто обсуждала планы на выходные.
– Я могу чем-нибудь помочь?– спросил Джонатан, стоя у лестницы.
– Налей всем выпить и заговаривай зубы папе до тех пор, пока все не закончится. Поспорь с ним об упадке Шотландии или о чем-нибудь подобном,– сказала я.
– А маму к вам отправить?
Я на миг задумалась.
– Сначала пусть выпьет пару бокалов джина. Она слабонервная.
– Хорошо,– ответил Джонатан. Он уже зашагал прочь, потом вернулся и пробормотал с широкой улыбкой: – Знаешь, Мелисса, мне ужасно нравится, когда ты такая решительная.
Я криво улыбнулась. Видит бог, становиться, когда надо, решительной меня научила жизнь.
ГЛАВА 3
В тот субботний вечер я приняла первые в жизни роды. Потом выслушала, как отец пересказывает случившееся представителям местной прессы, выставляя себя скромным, но умелым специалистом по оказанию первой помощи. Остаток выходных прошел вполне спокойно.
Иными словами, ничего из ряда вон больше не приключалось.
Эмери родила мальчика, к великой радости папы и Уильяма. Отец ликовал даже больше и все твердил: «Наконец-то у меня появился наследник, о котором я мечтал всю жизнь». Нам с Эмери и Аллегрой, сами понимаете, было очень «приятно». Папа повторил эту фразу несколько раз, шести газетчикам.
Впрочем, все мы не переставали удивляться розовому, точно креветка, крохотному человечку, которого уложили в выдвижной ящик чиппендейловского комода, на мамины кашемировые шали и подушки.
