Трэвор расплатился с хромым продавцом. Тот долго еще смотрел вслед хрупкой девушке, скупившей такое количество книг. Наверняка приезжая — в Волтингтоне не велик спрос на литературу. А уж тем более на то, что набрала она. Дай Бог ей здоровья, а ему побольше таких покупателей!
Заехав в гостиницу и оставив в номере книги, Ата и Трэвор направились в полицейский участок в надежде на хорошие новости. Ата, правда, обрадовалась бы любым новостям, настолько ее тяготило их отсутствие. Покупка книг изрядно подняла ей настроение, и она уже предвкушала наслаждение, с которым будет перечитывать любимых авторов.
Однако новостями полицейский участок их не обрадовал. В базе данных Волтингтона девушки со странным именем Амата не было. Родственники (если таковые и были) тоже не торопились ее разыскивать. Сержант Хиггенс посоветовал не отчаиваться — он, дескать, разошлет фотографию Аты нужному начальству, а оно уже предпримет соответствующие меры. Ате и Трэвору не стоит волноваться — Хиггенс поторопится и сделает все в лучшем виде. Он уже распорядился насчет того, чтобы фотографии Аматы расклеили по Лейвер-стрит, а так же по центральным улицам Волтингтона. Если Ата жила в этом городе, то ее непременно кто-нибудь узнает. Трэвор выделил немаленькую сумму в фонд поддержки правоохранительных органов и настойчиво попросил пучеглазого Хиггенса действовать более расторопно.
— Отсутствие новостей — тоже новость. — Трэвор вдруг обнаружил в себе задатки оптимиста. — Надеюсь, к завтрашнему дню у них будет хотя бы какая-то информация. Не зря же я плачу им деньги?
— Хотелось бы верить, что твоя теория о «золотом ключике» сработает.
— Знаешь, Ата, я не припомню ни одного случая, в котором бы она потерпела крах.
— Ты так уверен в деньгах? Не больше ли, чем в самом себе?
Они вышли из участка и сели в машину. Трэвор все еще медлил с ответом. Хочет ли он раскрывать душу перед этим зеленоглазым и хрупким демоном? Она ведь не профессиональный психоаналитик. Но ведь доверяет она ему свою судьбу, пусть частично, пусть от безысходности, но все же…
— Я, пожалуй, не стану отвечать тебе сейчас. Вот если ты согласишься на мое предложение, тогда можно подумать.
— Что я могу тебе дать? О себе мне рассказать нечего. Все, что происходит со мной, ты видишь своими глазами. Так что равноценного обмена историями у нас все равно не получится.
— Почему ты вбила себе в голову, что я настолько корыстен? — Трэвор скорчил обиженную мину. — Я всего-навсего пытаюсь пригласить тебя в ресторан. Не уверен, что там будут круассаны, но мы закажем массу блюд, чтобы у тебя была возможность вспомнить то, что тебе нравилось.
У Аты неожиданно потеплело на душе. Она посмотрела на Трэвора с благодарностью. Могла ли она предположить еще вчера, что резкая неприязнь к этому человеку сменится симпатией? Она заглянула в серые глаза своего спутника и согрелась лучами ответной теплоты, хлынувшей из них. Но она испытывает к нему отнюдь не дружескую симпатию. Душа, как подвешенная на тонкую паутинку капелька росы, вздрагивает от его взглядов, слов, движений. Испытывала ли она такое раньше? Память не хочет давать ей ответ на этот вопрос так же, как и на многие другие. Память, память…
Трэвор исполнил свое обещание: стол ломился от множества самых разнообразных кулинарных шедевров.
— Ты определенно хочешь, чтобы я умерла от обжорства. Неужели ты думаешь, что мой маленький желудок в состоянии все это переварить? — шутливо спросила Ата.
— Нет, я только хочу, чтобы ты попробовала всего понемножку. Узнаем твои кулинарные пристрастия, благо литературные уже всплыли.
Первым делом Ата отведала чудесный салат из омаров, креветок и шампиньонов, который привел ее в неописуемый восторг. Затем пришла очередь устриц. Руки Аты сами потянулись к лимонному соку, полили открытую раковину, а губы выпили ее восхитительное содержимое. К куриному мясу и лососине она оказалась абсолютно равнодушной, зато сочный кусок свинины с кровью пленил ее окончательно и бесповоротно. Красную икру она предпочла черной. Пухлые, почти фиолетовые, оливки исчезали во рту одна за другой. Пара бокалов легкого фруктового вина — и Ата сбросила с себя все переживания и тревоги последних дней.
— Значит, ты — поклонница морепродуктов, — констатировал Трэвор.
— Тебе нравится узнавать меня? — поинтересовалась слегка опьяневшая Ата.
— Будем считать, что мне нравится воскрешать твою память.
— Трэвор, ты обещал ответить на мой вопрос. Помнишь его?
И все же он не из тех, кто забывает о мелочах. Трэвор оторвал взгляд от бокала с вином и пристально посмотрел на Ату. В приятном полумраке ресторана ее лицо казалось еще тоньше, изящнее, выразительнее. Щеки зарумянились от выпитого вина, огромные, хризолитовые глаза подернулись легкой дымкой. Она была похожа на прекрасную даму со старинного портрета, одного из тех, что висели в гостиной, в доме его отца.
— Отвечу. Да, я уверен в деньгах. Я зарабатывал их для того, чтобы иметь уверенность в себе, в будущем, во всем. Слишком отчетливо я понимал, что без них не значу ничего для этого мира. На мнение мира мне, разумеется, было наплевать. Но я должен был знать, что не пропаду, не утону в нем, как котенок, от которого хотят избавиться, бросая в воду.
— Ты был беден? — Ате пришла в голову мысль, что только необеспеченные в прошлом люди могут так рассуждать о выживании.
— Нет, я был богат. И был бы сказочно богат, как и сейчас, не прилагая к тому никаких усилий, если бы согласился жить на отцовские деньги.
— Что же тебе помешало? Тяга к самостоятельной жизни или родительский гнет? А может, и то и другое?
Трэвор поморщился. Да, не хотелось ему вспоминать эту историю. Но раз уж начал ворошить прошлое…
— Родительский гнет — мягко сказано, Ата.
Смерть матери была для пятнадцатилетнего Трэвора серьезным ударом. Он никак не мог взять в толк, почему люди умирают так внезапно и нелепо. Эвелина Лоу утонула, купаясь в озере. Ногу свело судорогой, и женщина не смогла доплыть до берега. Все так просто и страшно. Были пышные похороны с огромным количеством людей, большинство которых о существовании Эвелины Лоу знало лишь понаслышке. Чужие лица, пытающиеся скрыть безразличие, — какими отвратительными они виделись искренне горевавшему Трэвору. Ему казалось, боль затопила его океаном, и она вряд ли когда-нибудь уйдет. Так и будет закипать внутри от любой мысли, любого воспоминания о матери. И Трэвор постарался не думать, начав втихомолку употреблять спиртные напитки, соблазнительно стоящие в отцовском баре. Сначала он пил лишь по вечерам, перед сном, для того, чтобы не видеть в ночных кошмарах свою мать, барахтающуюся в воде и умоляющую о спасении. Ему было страшно спать и безумно стыдно признаться отцу в своих страхах.
Пристрастие Трэвора к алкоголю открылось через несколько месяцев, когда он начал заливать свое сыновнее горе средь бела дня. Не смотря на то, что Трэвор прибегал к массе уловок для того, чтобы скрыть свой порок от отца, Джонатан Лоу догадался что к чему, сопоставив мутные глаза и вихляющую походку сына с постепенным уменьшением содержимого бара. Джонатан запер бар и попытался провести с Трэвором воспитательную беседу, которая, как выяснилось позже, не только не дала положительных результатов, но и усугубила и без того натянутые отношения отца и сына.
