– Пантеистом?
– Нет. Мне говорили, эмпириком. Стремный тип. Клал на Гегеля, вообще забил на диалектику.
– Понятно.
– Вот именно. Сначала он лабал джаз с двумя корешами, колотил по барабанам. А потом подсел на логический позитивизм. Дальше показалось мало – попробовал прагматизм. Последний раз я слышал о нем от его корешей: он их кинул на кучу бабок, чтобы дослушать курс по Шопенгауэру в Колумбии. Они теперь точат зуб, надеются по крайней мере добраться до его конспектов, худо-бедно отбить хоть что-нибудь на продаже.
– Спасибо, Фил.
– Не за что, Кайзер. Не за что. Ничего там нет. Одна пустота. Неужели ты думаешь, если бы я хоть столечко сомневался в полной бессмысленности бытия – я рисовал бы фальшивые чеки и дрючил сограждан, как я их дрючу? Вселенная сугубо феноменальна. Нет ничего абсолютного. И смысла никакого нет.
– Кто победил в пятом забеге на Акведуке?
– Санта-Бэби.
Я зашел к «О'Рурку», взял пива и попытался свести все воедино. Но ничего не получалось. Сократ покончил с собой – по крайней мере, так говорили. Христа убили. Ницше сошел с ума. Черт возьми! – если Он существует, то явно не хочет, чтобы об этом узнали. Но зачем Клер Розенцвейг врала про Вассар? И что, если Декарт прав насчет дуализма Вселенной? А может, в точку попал как раз Кант, когда постулировал существование Бога через моральный императив?
Вечером я ужинал с Клер. Не прошло и десяти минут после десерта, как мы были в койке, и скажу тебе, приятель: пусть твоя западная мысль додумает остальное. Она показала мне такую акробатику, какую ты видал только на олимпиаде. Потом мы лежали височек к височку, ее светлые волосы разметались, наши тела так и не расплелись. Я курил и глядел в потолок.
– Слушай, Клер: а что, если Кьеркегор прав?
– То есть?
– Что, если знать невозможно? Можно только верить.
– Полный абсурд.
– Не надо быть такой рационалисткой.
– Да нет, я вовсе не рационалистка. – Она закурила. – Просто я не хочу онтологии. Не сейчас. Если ты будешь настаивать, я… я просто не смогу.
Клер разволновалась. Я приподнялся и поцеловал ее. Зазвонил телефон, она сняла трубку.
– Тебя.
Это был сержант Рид из отдела по расследованию убийств, я узнал по голосу.
– Ну что, нашел Бога?
– Пока нет.
– Всемогущий Творец? Он же демиург, он же абсолют, он же начало всех начал и творец мироздания? Так?
– Все правильно.
– Только что в морг доставили одного жмурика. По приметам все совпадает. Тебе бы подъехать по-быстрому.
…Да, это был Он, никаких сомнений. И, судя по Его виду, работал профессионал.
– Когда привезли, он уже был готов.
– Где нашли?
– На складе по Деланси-стрит.
– Ну и какие идеи? Улики есть?
– Почерк экзистенциалиста. Сто процентов.
– Думаешь?
– По всему видно, плана у него не было. Чистая импровизация.
– Убийство в состоянии аффекта?
– Вот именно. Так что подозрения падают на тебя, Кайзер.
– На меня?
– Ну кто же в управлении не знает, как ты относишься к Ясперсу?
– Из этого следует, что я убийца?
– Пока нет. Пока что подозреваемый.
Выйдя на улицу, я глотнул кислорода и попытался прочистить мозги. Потом схватил тачку, вылез в Ньюарке и прошел пешком квартал до итальянского ресторана Джордино. Там за укромным столиком сидел Его Святейшество. Папа папой, что и говорить. Двое жлобов рядом с ним были мне знакомы по дюжине фотороботов.
– Садись, – сказал Папа, не отрываясь от феттучине, и сунул мне перстенек под нос. Я улыбнулся во весь оскал, но руки лизать не стал. Его это явно обломало, и я приободрился. Один-ноль.
– Съешь макарон?
– Нет, спасибо, Святейшество. А ты ешь.
– Вообще ничего не хочешь? А салатик?
– Я только что из-за стола.
– Смотри, воля твоя. У них тут готовят мировой соусок с рокфором. Не то что в Ватикане – там вообще прилично поесть негде.
– Слушай, Понтиф, я сразу к делу. Мне нужен Бог.
– Ты не ошибся дверью.
– Стало быть, Он существует?
Почему-то вопрос показался им очень смешным, все трое загоготали. Ублюдок рядом со мной сказал: «Неплохо! Малышу Пиноккио не терпится узнать, есть ли на свете Бог».
Я повернулся вместе со стулом, чтобы занять позицию повыгодней, и опустил ножку ему на мизинец. «Прошу прощения». Ублюдок налился кровью от ярости.
– Конечно, Он существует, Любошиц. Но связаться с Ним можно только через меня. Я единственный, с кем Он имеет дело.
– За что такая честь, отец?
– За то, что у меня есть красная сутана.
– Вот эта ночнушка?
– Не гони. Каждое утро я встаю, надеваю эту красную сутану и – бон джорно, следите за рукой! – превращаюсь в большую шишку. Все дело в том, как ты одет. Ну, сам подумай: если бы я ходил в трениках и спортивной куртке – оглянулся бы на меня хоть один католик?
– Значит, всё фуфло? Никакого Бога нет?
– Не знаю. Какая разница? Платят прилично.
– А тебе не приходило в голову, что однажды химчистка задержит твой красный халат и ты станешь таким, как все?
– А я сдаю в срочную, на сутки. Считаю, за спокойствие можно отдать пару лишних центов.
– Имя Клер Розенцвейг тебе что-нибудь говорит?
– Еще бы. Клер Розенцвейг с факультета естественных наук в Брин-Море.[23]
– Естественных наук, говоришь? Ну, спасибо.
– Да за что?
– За помощь, Папа.
Я схватил тачку, рванул через мост Вашингтона, по пути заскочил к себе в контору, кое-что проверил и погнал дальше. Я ехал домой к Клер Розенцвейг и снова и снова раскладывал в голове пасьянс. И на этот раз он сошелся.
Клер встретила меня в прозрачном пеньюаре. Я сразу заметил, что она чем-то встревожена.
– Бог мертв. Тут была полиция. Ищут тебя. Говорят, это сделал экзистенциалист.
– Нет, детка. Это сделала ты.
– Что? Сейчас не время шутить, Кайзер.
– Это ты убила Его.
– Не понимаю.
– Ты, малыш. Не Хизер Баткис, не Клер Розенцвейг, а доктор Элен Шепард.
– Откуда ты знаешь мое имя?
– Профессор физики в Брин-Морском женском колледже. Самый молодой декан за всю историю университета. Однажды прекрасным зимним днем ты повстречала музыканта. Он играл в джазе на барабанах. Он был женат, но это тебя не остановило. Пара безумных ночек – и вот уже молодой деканше кажется, что она встретила свою любовь. Да только есть одна загвоздка. Бог. Он стоит между вами. Выясняется, что барабанщик верит в Бога. Или, по крайней мере, хотел бы верить. Но ты со своей хорошенькой ученой головкой не можешь допустить неопределенности.
