Пикассо (голубой период и кубизм), Брак, Клее, Кандинский, Бальтус, Дали, Пикабиа, Леже, Шагал, Гри, де Коонинг, Бейкон, Климт, Делоне, О'Киф, Эшер, Хокни, Луи, Миро, Эрнст, Поллок, Пауэрс, Клайн, Боннар, Редон, Ван Донген, Руо, Мунк, Танги, де Кирико, Магритт, Лихтенштейн и Джонс.
На какое-то время нас увлек реализм – главным образом в исполнении Вуда, Хоппера, Фразетты и Вайатта. Я попытался собрать в кулак все мои чувства, чтобы решить, хочу я и дальше скитаться по миру живописи или нет. Боже, как я пытался убедить Елену прекратить это вместе со мной.
Однако не успел я собраться с мужеством, как мы уже перенеслись в мир Уорхолла, и я оказался оглушен и ослеплен криком люминесцентных красок. Так что моя затея «завязать» в очередной раз провалилась. Дело было на орбитальной станции, и последнее, что я запомнил, – это как земной шар неожиданно сделался розовым, словно его обрызгали краской из пульверизатора.
Потом, наверное, прошло какое-то время.
В следующий раз я осознал себя как личность, отличную от прекрасного, но, увы, ставшего для меня тюрьмой мира, когда мы с Еленой перенеслись в мир одного неоэкспрессиониста, если не ошибаюсь, какого-то итальянца. Имени я не запомнил.
Мы с ней находились на открытом воздухе. Я огляделся по сторонам.
Небо было серо-зеленым, рассеченное посередине огромной черной трещиной. Свет – нет, то был не солнечный свет, – сочился сквозь нее подобно гною. Пейзаж наводил на мысли об атомной бомбардировке. Я оглянулся, ища взглядом Елену. Она сидела в траве, ужасно напоминавшей щупальца осьминога-мутанта бордового цвета. Цвет ее лица был пепельным и кровавым одновременно, очертания тела окутывала дымка желтоватого оттенка рвотных масс.
Я опустился на траву рядом с ней.
Нет, это действительно была не трава, а щупальца, я чувствовал это кожей, – толстые и омерзительно склизкие. Неожиданно я ощутил странные запахи, и до меня дошло, что свет – тот, что сочился сквозь трещину в небе, – это свет чужого солнца.
Квантовый уровень победил уровень макромира.
Податливая реальность, которую до этого контролировали наши чувства, мутировала.
Теперь мы на самом деле находились в том месте, что видели наши глаза.
– Елена, – умолял я, – нам надо срочно покинуть этот мир. Он ужасен. Давай вернемся туда, откуда мы начали, вернемся к Вермееру. Пожалуйста, если ты меня любишь, уйдем отсюда.
Существо, которое, по идее, было Еленой, открыло похожий на сфинктер рот.
– Мы не можем никуда отсюда уйти, Роберт. Мы вообще не можем никуда вернуться после того, где мы с тобой побывали. Мы должны двигаться только вперед и надеяться на лучшее.
– Я больше не возьму этой гадости в рот. Ты, если хочешь, продолжай. С меня хватит...
– Тогда уходи, – равнодушно произнесла она. И я ушел.
Найти дозу Вермеера оказалось нелегко. Он успел выйти из моды; как известно, вкусы и пристрастия не стоят на месте. Теперь даже новички начинают с сильнодействующих наркотиков. Правда, в одном захолустном городишке я нашел-таки пыльную аптеку, в которой завалялась доза старого доброго фламандца. Срок годности препарата, напечатанный на коробке, давно истек, но я все равно поглотил таблетку.
Ко мне моментально вернулись прекрасный, медового оттенка свет и четкость линий.
Я отправился на поиски Елены.
Когда я нашел ее, она была так же прекрасна, как и в тот день, когда мы с ней в поисках острых ощущений впервые покинули наш привычный мир.
Увидев меня, она вскрикнула.
И тогда я оставил ее, поняв, что все кончено. Кроме того, мне предстояло найти кое-что еще.
Таблетку с моим собственным именем.
ФИЛОГЕНЕЗ
Перевод: Т. Бушуева, 2006.
Жизнь упряма, жизнь изобретательна, жизнь изменчива, жизнь плодовита.
Цветы пестрым ковром покрывают волнистые поля черной вулканической лавы, едва та успеет остыть. Бактерии обитают в резервуарах нефти, зажатые в швах и между слоями коры. Они научились прекрасно размножаться во льду и без кислорода. Колышущиеся водоросли и извивающиеся черви собираются вокруг горячих минеральных источников, что бьют на дне морском, невесомые под толщей воды. Сухие ветки, срезанные многие годы назад, тотчас пускают корни и покрываются листвой, стоит посадить их в хорошую почву. А субарктическая сосна толщиной с карандаш! Если ее хорошенько рассмотреть, оказывается, у нее можно насчитать до семидесяти годовых колец! Рыбы и лягушки на период засухи зарываются в ил и вновь пробуждаются к жизни с первыми каплями дождя. Герман Мелвилл как-то раз услышал, как кто-то изнутри грызет его любимый стол. Вскоре он стал свидетелем тому, как из отверстия в полированной поверхности на свет божий вылезла какая-то букашка – она продремала в толще древесины несколько десятилетий после того, как дерево было срублено.
Но крепче всех прочих существ – если их, конечно, можно к таковым отнести – за жизнь цепляются вирусы. Эти паразиты самой высшей пробы, обреченные существовать за счет других живых организмов – не более чем цепочка нуклеиновой кислоты в протеиновой оболочке, – могут годами ждать своего часа (представьте себе оспу, завернутую в одеяло!), пока им не подвернется подходящая жертва. Но вот их час пробил, и они в мгновение ока внедряются в организм ничего не подозревающего носителя и начинают размножаться.
Впрочем, все эти примеры, сколь бы различными они ни были, предполагают хотя бы минимальную среду обитания, питающую их биосферу. Без нее – когда планета умирает – способна ли сохраниться жизнь?
Это тот самый вопрос, над которым так долго размышляет человечество.
Враг вторгся на Землю без предупреждения. Оболочка его затвердела перед прыжком в атмосферу. Слепо повинуясь заложенному в него инстинкту размножения, он искал биомассу, чтобы немедленно начать воспроизводить себе подобных. На Земле он нашел все, что ему было нужно.
Только в самые последние дни эпидемии, когда остатки человечества окопались в своих последних редутах, кто-то нашел в себе смелость признать, что уничтожение агрессора и восстановление биосферы невозможно. Потому что биосфера эта безвозвратно потеряна, окончательно изуродована и восстановлению не подлежит.
И тогда биоинженеры лихорадочно взялись за решение проблемы: как приспособить человечество к изменившимся условиям. Позаимствовав ген-другой у сумчатых, еще парочку у ластоногих, объединив с ними еще кое-какой генетический материал, они сотворили мужчину и женщину по образу и подобию... в общем, таких, что могли выжить в новых условиях. Причем за основу был взят организм, который благодаря своей простоте имеет почти стопроцентный шанс на выживание.
То есть вирус.
Носитель был болен. Здесь, в своей взрослой среде обитания, не имея хищника своих размеров, способный к долгому-предолгому существованию, он умудрился подцепить инфекцию. На просторах околосолнечного пространства носитель неожиданно захворал, причем, по всей видимости, болезнь оказалась смертельной.
