— Не будем опережать события.
Мой гость поморщился. Он опасался за репутацию своего заведения.
Вскоре мне действительно предложили новое жилье. Можно сказать, я получил «президентский люкс» с просторной кроватью, гардеробом, телевизором и электронным будильником. Был здесь и кухонный угол, и кофеварка, а также письменный стол, кресло и книги с газетами. Мне стало стыдно, и я пообещал себе ничего не трогать. Очевидно, не обошлось без вмешательства какого-нибудь влиятельного лица, против действий которого я был бессилен. Я лег на пол, закрыл глаза и представил, что вокруг меня ничего нет.
Инспектор Ломан, тот самый, с помидорами черри, один из трех моих незабвенных друзей, с кем я провел свои последние дни на свободе, оказался первым, кто нарушил мое привилегированное одиночество. К сожалению, всего лишь для того, чтобы внести дополнения в протокол полицейского допроса. По крайней мере, таков был предлог, под которым он явился воззвать к моей совести.
— Ян, милый, — шептал он, — не усугубляй ситуации. Помни о людях, которые переживают за тебя.
Это звучало вульгарно. Я сразу вспомнил Алекс. Сейчас я не мог ее видеть и был не в силах освободить ее от переживаний.
— Ответь мне только на два вопроса, — продолжил Ломан, положив мне на плечо тяжелую, как и его горе, руку. — Во-первых, насколько хорошо ты знал Лентца?
— Плохо, — ответил я.
«Плохо, что Ломан не может позволить событиям развиваться без его участия. Плохо, что он задает мне эти вопросы», — вот как следовало меня понимать.
— Нет.
«Нет, я не желаю говорить на данную тему. Это к делу не относится», — вот что я имел в виду.
Ломан закрыл ладонями лицо и вздохнул.
В сущности, он был прекрасным человеком.
8 глава
В понедельник, в день окончания моего отпуска, когда, если бы не мое заключение, я вышел бы на работу в «Культурвельт», меня впервые вызвали к следователю. Удивительно, но накануне ночью мне удалось поспать. Тот, в красной куртке, неожиданно сжалился надо мной. Но его милосердие оказалось ловушкой, потому что тем самым он оставил меня наедине с Делией и отдал во власть сексуальных фантазий. В них Делия внезапно менялась: ее кожа делалась вдруг грубой, лицо и запах — чужими. И каждый раз это происходило слишком поздно, когда я уже переживал оргазм. Я проснулся, чувствуя себя обманутым и усталым.
Явился с наручниками мой «дворецкий», чтобы отвести меня на завтрак, от которого я, как обычно, отказался.
— Сейчас вы познакомитесь с самой красивой женщиной в этом заведении, — пообещал он.
Он не оставлял усилий сделать мое пребывание здесь хоть чуточку приятнее.
Следователя звали Хелена Зеленич. Об этом мой страж поведал на пути к ее кабинету. Мы проходили мимо «обезьянника», где я увидел за решеткой несколько откровенно бандитских рож. Они проводили меня косыми взглядами, словно увидели во мне предателя нашего общего дела.
Хелена Зеленич — это звучало красиво. Почему женщина с таким именем стала следователем, а не, например, чемпионкой по прыжкам в воду? Хелена — я мог бы назвать так свою дочь, если бы она у меня была. Одно из моих любимых имен. Делии оно тоже нравилось, но вряд ли она думала обзаводиться дочерью, по крайней мере, не со мной. Хелена Хайгерер — звучит хорошо, даже, пожалуй, слишком. Хелена Зеленич — неплохо, хотя и не столь совершенно. С достоинством и несколько эротично. Уверенно и мягко одновременно. Как имя героини хорошего романа.
Будучи ведущим редактором издательского дома «Эрфос», я порой часами спорил с авторами по поводу имен их персонажей. Я умолял их, если они упрямились, придумать что-нибудь получше. В большинстве случаев они оставались глухи к моим просьбам. В этом вопросе каждый считал себя вправе делать, что ему вздумается, и не терпел вмешательства.
Собственно, достаточно взглянуть на список главных героев, чтобы оценить жанр рукописи, а зачастую и ее уровень. Анастасии, Себастьяны, Евгении и Элеоноры, как правило, парили в эмпиреях высокой литературы и крайне редко спускались на землю, где разворачивается действие всех хороших романов. Авторы, использовавшие такие имена, как Том, Джим, Роб, Кейт, Фил и Энн, тем самым заранее предупреждали о своей безнадежной вторичности. Отсутствие фантазии вынуждало писателей называть героев в честь родственников, друзей или — в самом худшем случае — своих возлюбленных, о которых авторы думали за работой, вместо того чтобы сосредоточиться на тексте, что, безусловно, пошло бы ему на пользу.
Таким именем, как Хелена Зеленич, романист сразу снискал бы мое уважение, после чего ему оставалось бы лишь оправдать доверие.
Видимо, Хелена Зеленич не имела опыта работы следователем. Во всяком случае, она показалась мне одной из тех немногих, кто подошел к моему делу беспристрастно. Похоже, она ничего обо мне не знала. Я радовался ей, как измученный велогонщик, внезапно оказавшийся у подножия крутого спуска. Далее оставался суд присяжных — самый трудный этап, сравнимый, пожалуй, с подъемом в гору. Потом все будет кончено.
Еще у дверей мой «дворецкий» освободил меня от оков. «Чтобы я смог поцеловать даме ручку», — так я прокомментировал его действие. Раньше я был способен и на лучшие шутки, однако сейчас радовался, что чувство юмора не покинуло меня. Кроме того, ему понравилось. Тюремные охранники вообще не особенно избалованы остроумием заключенных. Наверное, она слышала его смех, потому что встретила меня с улыбкой, как актера, а не убийцу.
Взглянув на нее, я поначалу подумал, что ошибся дверью. Она выглядела довольной, будто была готова к такому эффекту и теперь давала мне понять, что заметила мое смущение. Она рассчитывала на это, и я сразу почувствовал себя побежденным.
— Ну, приступим? — спросила она.
И все-таки она напоминала мне чемпионку по прыжкам в воду. Она словно стояла на вышке и, прикрыв глаза, старалась сосредоточиться на предстоящем пируэте. У нее были серьезные глаза, как у участника соревнований, уже преодолевшего нервозность и ушедшего в себя за несколько секунд перед прыжком, который решает все. Независимо от его шансов на победу.
Она не смотрела на меня, и я не чувствовал себя вправе требовать от нее этого. Сообщила, что три раза перечитала протокол полицейского допроса, приподняв своими нежными руками чудовищно толстую папку. Ее тоненький мизинец обнимало самое миниатюрное в мире черное колечко. «И что скажете?» — хотелось мне спросить у нее. Я волновался, как молодой автор, представивший на суд издателя свой дебютный роман и теперь ожидающий его вердикта. Отличие состояло в том, что я заранее знал, что надеяться мне не на что.
— Это вы сделали? — спросила она.
— Да.
— Зачем?
— Пожалуйста, не надо, — прошептал я.
Почувствовав, что она на меня смотрит, я сразу опустил голову. В сущности, я трус.
