Павел внимательно слушал, не перебивая.
– Понимаешь, одно дело, когда она живет в своем Мурманске и знает, что у меня и в Питере кто-то есть, но знает еще, что я всегда возвращаюсь к ней и всегда буду возвращаться. И совсем другое, когда она приедет сюда, и наши ленинградские знакомые начнут ей показывать пальцами на Таню, смотреть со значением, словно сравнивая, – а все сравнения могут быть только в пользу Тани, – сочувствовать… То есть этого все равно не избежать, но будет лучше, если я смогу честно сказать ей… То есть, скорее всего, мне и говорить ничего не придется. Она и так все поймет. Перед ней мне бессмысленно лукавить…
Скулы у Павла напряглись. Он молчал, пожирая Рафаловича фамильным удавьим взглядом. Тому было не до взглядов. Он продолжал свою сбивчивую речь, словно несся с горы во весь опор:
– Да, я не преувеличиваю – у меня в жизни действительно были сотни женщин… и, соответственно, сотни расставаний… О, это всегда было легко – или очень легко. Но тут… тут случай особый… Понимаешь, Таня – она другая. Я… я уважаю ее. Да что там уважаю! Я ей многим обязан. Нет, не многим – всем. Всем!.. И она единственная из женщин, которую я в глубине души ставлю неизмеримо выше себя… Хотя была еще одна… Но ее уже нет. Ты знаешь, о ком я.
– Знаю, – прошептал Павел, бледнея.
– Я не вру тебе! – вскрикнул Рафалович. – Я действительно понимаю, что в сравнении с Таней я – ничто! И это несмотря на те… обстоятельства, в которых мы с ней живем… Я несколько раз ловил себя на гнусной радости оттого, что женщина, которой я недостоин, состоит у меня на содержании. Я гнал от себя эту радость и всякий раз откупался, делая Тане дорогой подарок… Я не знаю, чувствует она это или нет… Она всегда так радуется моим подаркам… Мы живем вместе полтора года, и она счастлива со мной, я это точно знаю. Она не раз говорила мне, как она мне благодарна, в каком аду она жила до встречи со мной, как боится вновь опуститься в ад… Она как-то призналась мне, что за день до нашей встречи чуть не выбросилась из окна. Я страшно боюсь, что она не выдержит, если мы расстанемся. Но иначе я не могу…
Губы Павла тронула чуть заметная презрительная усмешка. Рафалович ее не заметил. Он вскочил с табуретки и принялся расхаживать по кухне.
– Не могу же я привезти жену и маленьких детей в дом к родителям! – кричал он. – Там совсем больная мама, отец, который себе пьянствует и скандалит, зануда Роза с тремя рахитиками… Шустер бросил ее, и я его хорошо понимаю! А за эту квартирку уплачено на год вперед, и до места моей будущей работы отсюда рукой подать!.. Я ехал сюда, так я совсем не спал! Молил Бога, только чтобы Таня ничего этого не заметила, в свой день рождения по крайней мере. Но больше тянуть нельзя… Что делать, Павел, а? Что мне делать?
Он остановился и умоляюще посмотрел на Павла красными глазами.
– Я знаю, что тебе делать, – тихо сказал Павел.
Возвратившись домой с весьма тяжелой сумкой и никого не застав, Таня удивилась – но не тому, что никого нет, а тому, что ничуть не удивлена. Впрочем, даже и это удивление, пополоскавшись несколько секунд в сознании, кануло в ватный туман: она не оправилась от пережитого утром потрясения, и что-то подсказывало ей, что теперь уже никогда и не оправится. Это было божественно.
Она, напевая в четверть голоса, принялась извлекать из сумки свертки, банки, бутылки. Разложила на блюде севрюгу, буженину. Откупорила банку с болгарскими томатами и опорожнила ее в хрустальную салатницу, а вторую салатницу заполнила готовым салатом с крабами. Положила в холодильник водку и шампанское. Перешла в гостиную, накрыла стол новой скатертью, достала тарелки, фужеры… Мысль о будущем ни разу не посетила ее. Если бы в эти минуты кто-то спросил ее, а что же дальше, она сначала удивилась бы глупому вопросу, а потом рассмеялась бы и сказала: «Дальше все хорошо!» Иного быть не может.
Звонка в дверь она не услышала, но по истошному лаю Бэрримора поняла, что звонят. Подумав на ходу: «Кто бы это?», она машинально вытерла совершенно чистые руки о передник и открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в безупречном темно-синем костюме. На фоне костюма красиво выделялось большое алое пятно букета, который мужчина протягивал ей.
Таня оторопело приняла тюльпаны в хрустящем целлофане и отступила на шаг.
– Извини, – хрипловато сказал мужчина. – Роз нигде не нашел.
И только тут она поняла, что это Павел. Она выронила букет, схватила его руки в свои, втащила его в прихожую, машинально захлопнула дверь и порывисто обняла его. Губы их слились, пространство и время вновь сжались до здесь и сейчас.
Как и в прошлый раз, их привел в себя звук – звонок в дверь и сопутствующий лай Бэрримора.
– Звонят, – прошептал Павел.
– Не открою, – напечатали ее губы на его бритой щеке. – Пошли они все на фиг…
Но Павел уже опустил руки, отпуская ее из объятий.
– Открой, – сказал он. – Открой. Это хорошо. Это все нормально…
И отошел поближе к кухне. Таня открыла дверь.
– Это я! Викуль, заходи!
Обдавая прихожую ароматами дорогого коньяка, ввалился Рафалович и, как на буксире, втянул вслед за собой совсем молоденькую девчонку со смазливой хитрой мордашкой. Она остановилась у самых дверей в нагловато-смущенной позе дворняжки.
– Знакомься, Викуля! – разведя руки в стороны, провозгласил Рафалович. – Это мой лучший друг Павел Чернов, а это вот Таня, его невеста. У Тани сегодня день рождения, мы решили, что справим его у меня… Ребята, это Викуля из канцтоваров…
– Здравствуйте… – ломким голосом проговорила Викуля, настороженно стреляя глазками по присутствующим. – Поздравляю! – сказала она Тане. Взгляд ее изумленно замер.
Заторможенный мозг Тани еще только выстраивал вопросы: как понимать Ленькино поведение и слова, особенно «невеста»; откуда взялась Викуля; что вообще происходит? Но профессиональные рефлексы уже работали вовсю. Она с ослепительной улыбкой приблизилась к Викуле и проворковала:
– Проходите же, милая. Давайте ваш плащик…
– Я… я вас знаю, – жмурясь от смущения, выдавила из себя Викуля. – Я все ваши фильмы видела.
– Да, да. Только не дрожите так… Ленечка, у тебя такая славная подружка. Что ж ты ее раньше нам не показывал? – Таня невинньми большими глазами смотрела на Рафаловича.
Леня, прикадривший Викулю минут пятнадцать назад, покосился на Таню и после некоторой паузы пролепетал:
– Да так как-то, не получалось… Давайте же к столу, душа горит…
И поспешил затолкать Викулю в гостиную. Таня не удержалась и за их спинами победно улыбнулась Павлу. Тот тоже не удержался и прыснул в кулак.
Рафалович закрутил застолье в спринтерском темпе. Подняв первый тост за именинницу, он выпил полный фужер водки до дна, тут же налил по второй и предложил выпить за дружбу. Глаза его лихорадочно сверкали, движения были порывистые и дерганые. В очень коротких перерывах между тостами он успевал, набив закуску за обе щеки, рассказывать смачные анекдоты, которые Таня и Павел слушали с легким недоумением, а Викуля поначалу краснела, а потом, отбросив смущение, принялась хохотать во все горло и больше уже не сводила с Рафаловича восхищенных пьянеющих глаз. Павел сидел молча, бокал только подносил к губам и ставил на место, ковырялся вилкой в полной до краев тарелке и изо всех сил заставлял себя смотреть не только на Таню.
