Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
Сынок придумывал слова позаковыристее, когда Хан, продолжая смотреть перед собой, сказал:
— Мне один человек говорил: только вор на земле свободен. Все люди невольны, и господа знатные, и заводчики с миллионами, даже царь и тот неволен. Что ему скажут, то он обязан делать. Только вор свободен, — он мечтательно улыбнулся.
— И ты крючок проглотил? — Сынок рассмеялся. — Сведи меня с этим человеком.
— Он умер.
— Как он умер?
— Почти сразу. Теперь он свободен, — Хан смотрел не мигая. Сынка раздражал его взгляд.
— Вор и есть человек свободный, — сказал Сынок и потянулся. — Ни отца, ни матери, закон — тайга, медведь — хозяин.
— Слабый должен покинуть стаю, — подсказал Хан, — знаю я ваше товарищество. Протяни руки — или протянешь ноги, не поворачивайся спиной, — он сплюнул, цыкнув зубом.
— А парнишка меня прощупывает, — понял Сынок. — Ох не прост мальчонка, держать надо ушки на макушке, а то без башки останешься”.
— Ты прав. Хан, завязывать пора с воровской жизнью. Подамся я в комсомолию, там вольготно: хочешь — лопата, не хочешь — тачка...
Хан шевельнул смоляными бровями, улыбнулся нехотя, ответить не успел, так как дверь отворилась и в номер вошла девушка лет двадцати — фигура ладная, лицом русачка: скуластая, курносая, светлоглазая.
— Здравствуйте, господа хорошие. С новосельицем. Меня зовут Даша, — она требовательно взглянула на молодых людей.
— Сынок, крестили Николаем, отец на Ивана откликался.
— Хан.
Даша медленно подошла к Хану:
— В доме собачьих кличек не понимают. Как вас зовут, любезный?
— Степан, — Хан хотел отвернуться, но, повинуясь требовательному взгляду девушки, назвал отчество: — Петрович...
— Очень приятно, Степан Петрович, — Даша кивнула, — в номере для вашего удобства кресла поставлены, — она подошла к кровати, на которой лежал Сынок. — Вы, Николай Иванович, стирать покрывала не намерены? Тогда встаньте, будьте ласковы, — и прежде, чем Сынок успел улыбнуться, Даша залепила ему пощечину. Он вскочил, девушка не отодвинулась, указала на валявшийся окурок: — Подымите, Николай Иванович.
Николай схватил девушку за локти, сжал так, что казалось, она переломится, приподнял легко.
— Поставь на место, — Даша смотрела бесстрастно, и Сынок ее послушно опустил.
Хан соскочил с подоконника, уселся в кресло, положил руки на колени. Сынок, потирая пылавшую щеку, рассмеялся, занял другое кресло. Даша удовлетворенно кивнула, села на диван, оглядела приятелей и сказала:
— Сначала вы помоетесь как следует, мыло и мочалку я вам принесу. Барахло свое в ванной сложите, заберу потом, — она стукнула три раза в стенку, в коридоре послышались шаги, дверь приоткрылась, на пороге появился большой чемодан, шаги удалились.
Даша встретилась с Ханом взглядом, улыбнулась, а смотрела брезгливо.
— Будьте ласковы.
Хан внес тяжелый чемодан, дверь закрыл. — Переоденетесь, — Даша указала на чемодан. — Будете жить тут тихо-тихо. Шалить, господа, не советую, хозяин здесь человек серьезный.
— Девушка, вы нас ни с кем не спутали? — Сынок начал злиться. — Я — Сынок! Или у вас со слухом плохо?
— Поесть я вам принесу, — Даша вышла, и приятели услышали, как щелкнул замок.
На дворе дождило. Ветер захлопал форточкой, капли шлепали по стеклу, залетали в комнату.
Корней вытер простыней лицо и шею, с отвращением отпихнул теплую и влажную от пота подушку, сел в изнеможении. Скоро светать начнет, а сна нет, и дождь облегчения не принес, парит.
Корней прошелся по комнате. Эх, выйти бы сейчас во двор, как есть, голышом, шлепая по лужам, пробежаться, остановиться под карнизом, почувствовать, как колотит вода по голове и плечам, стоять до мурашек, до озноба. Мало человеку надо. Что такое счастье? Это почесать там, где чешется, думал Корней, усаживаясь какой уже раз за ночь в ванну.
Все сбылось, всего он добился, Яков Шуршиков. Авторитет у него, деньги, женщины; покоя нет. Не то что во двор выскочить — окно распахнуть страшно, видится, вот они стоят... покойники. Зарезанные, удавленные, — сколько их, чужими руками убитых? Не перечесть.
С семнадцатого Корней пальцем никого не тронул, копейки не взял, ничего ему новая власть предъявить не может, а все равно — страшно.
Обирает он. Корней, людишек недогадливых. Так ведь это у земли края нет, а у всего остального он обязательно имеется. У жизни же человеческой край всего ближе, самое страшное, что не угадаешь, где он, думаешь — далеко, а оказывается, за углом, с ломиком, может, с ножичком.
Три срока имел Яков Шуршиков, дважды бежал, в семнадцатом освободили его по амнистии Временного правительства, и решил он завязать, уж больно ему на каторге не нравилось. Кочуя по пересылкам и лагерям, он познакомился с жуликами разных мастей. Яков стал знаменит среди воров сразу же, больно прогремело его первое дело: два трупа и сто пятьдесят тысяч — с такой визиткой можно было жить в любой тюрьме. Правда, у Якова хватило ума помалкивать, что дело это у него было первое и убил он полицейских от глупости и неумелости, а совсем уж не от отчаянной смелости либо ненависти к властям. Не рассказывал он также, что и деньгами-то он попользоваться не успел, и сохранить не смог, все как есть отобрали. Прослыл он этим делом среди воров человеком серьезным, на расправу быстрым, с захороненной на воле копейкой. Авторитет свой Яков как мог поддерживал, умело распуская слухи о своей жестокости. Однако после первого дела запомнил он крепко: полицейских трогать нельзя, зато безбоязненно можно убивать своих “коллег” по профессии, так как некоторые чины сыскной полиции такие дела даже поощряли. Был случай, когда полиция даже умышленно столкнула его с крупным вором-медвежатником по кличке Оракул, распустив через свою агентуру слух, что последний подозревает Корнея в сотрудничестве с полицией. Авторитет Якова пошатнулся, он пригласил соперника якобы для выяснения взаимоотношений и убил выстрелом в упор, когда тот перешагнул порог воровской малины.
В то время среди так называемых воров в законе чуть ли не каждый третий был осведомителем. Яков понял это и решил сам переквалифицироваться. С активной воровской деятельностью он завязал и стал теоретиком воровских законов. Он распространялся о воровском братстве, о товариществе и взаимовыручке, к нему приходили, как к третейскому судье, он решал споры, выносил приговоры, давал советы. Одной рукой Яков брал долю, другой сдавал неугодных криминальной полиции. Так Яков Шуршиков стал Азефом среди уголовников. Полицию такое положение, естественно, устраивало. Шуршикова опекали и по возможности берегли, но после ограбления ювелира Мухина, поставлявшего изделия императорскому двору, вынуждены были арестовать и судить. Яков же так вошел в роль отца российских воров, что произнес перед присяжными патетическую речь, в которой освобождал всех содельников от вины, брал все на себя. Речь его пересказывали в пересылках и на этапах, в тюрьмах Якова встречали с царскими почестями, даже жандармы, опасаясь мести уголовников, обращались к нему на “вы”.
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 55
