Продолжая кивать, я размышлял над тем, что сказал Блейк: Малачи жив. Может, поэтому я все еще сохраняю душевный покой? Как же он ускользнул от моего внимания? Если бы он устроил новую общину, я бы об этом узнал. Мне известны были все места, куда он мог направиться, все его связи. Он ведь из Лондона. Странно, если последние двадцать лет он прожил в одном городе со мной.
Но что бы ни случилось с их основателем, не это сейчас беспокоило умы членов общины «Пастыри психогенического исцеления». Присмотревшись, это можно было увидеть совершенно ясно. Здесь происходило что-то еще. Произошел какой-то раскол. Какие-то неприятности случились в раю.
В дальнем конце стола с каменными лицами сидела группа из восьми человек, не пытавшихся подойти и представиться. Они нервно перешептывались между собой, а некоторые, когда думали, что я их не вижу, посматривали назад, в сторону скалы. Заметив, что я на них поглядываю, Блейк взял свой бокал, похлопал меня по руке и сказал:
— Пойдемте. Разрешите представить вас Гаррикам. Это все равно случится раньше или позже.
Казначей центра Бенджамин Гаррик был высоким, изможденного вида мужчиной с короткой стрижкой и в застегнутой на все пуговицы серой рубашке. Сидевшая справа от него ширококостная, мужеподобная женщина была одета в голубой плащ, на голову ее была накинута шаль, из-под которой выбивались рыжие кудри. Кивнув, они приветствовали меня, но без особого радушия. Сьюзен — так ее звали — совсем не обрадовал мой визит. Она сидела в напряженной позе, отводила взгляд, пока ее муж рассказывал мне о финансовом положении общины, и ничего не говорила, но через пять минут вдруг отложила вилку и принюхалась.
— Это с юга, — заявила она, и ее кудри задрожали. — Мы не должны были приходить сюда, если ветер дует с юга.
— Не сейчас! — пробормотала сидевшая рядом женщина в старой соломенной шляпе.
Бенджамин Гаррик опустил голову и, аккуратно промокнув губы салфеткой, вполголоса пробормотал:
— Дорогая, пусть этим занимается Блейк.
Тем не менее что-то уже началось. Краем глаза я видел, как остальные женщины кривились и морщили носы, одна или две повернулись спиной к скале. Отложив вилку, я тоже принюхался. Пахло отвратительно. Гниющие растения? Или запах доносится из отстойника? Несомненно, это был запах разложения и смерти. Я сразу вспомнил о тухлом мясе под сточной трубой.
За столами две женщины отодвинули от себя тарелки, остальные сидели с невеселыми лицами, пытаясь доесть картофельный салат. Одна достала носовой платок и прикрыла им нос.
— Эй! — наклонившись к ним, сказал Блейк и указал ножом на тарелки. Продолжая жевать, он многозначительно кивнул. Помедлив, женщины с кислыми лицами взяли свои вилки и начали заталкивать в рот еду, не отрывая взгляда от тарелок.
— Вы чувствуете запах? — спросил я, наклонившись к жене Гаррика.
Покачав головой, она наморщила нос и, глядя на Блейка, вполголоса пробормотала:
— Ничего, абсолютно ничего.
— Что это? — снова спросил я, не отрывая взгляда от скалы. Солнце светило так сильно, что можно было различить отдельные листья деревьев, тени которых напоминали кактусы в пустыне. — Расскажите мне.
— Всему свое время, — ответил Блейк, сверкнув ободряющей улыбкой, и поднял графин. — Еще вина? Мы хотим, чтобы вы радовались жизни.
— Но что же там, на вершине утеса? — спросил я. — Я буду радоваться жизни гораздо больше, если узнаю, на что вы все смотрите.
— Вот видите! — резко сказала Сьюзен Гаррик, оттолкнув от себя стул и поднимаясь. Взгляд ее не отрывался от Блейка. — Я же говорила, что он станет вмешиваться. Журналисты всегда так поступают. Он просто собирается искушать…
— Достаточно, Сьюзен! — сказал Блейк. — Успокойся.
Положив руку на плечо жены, Бенджамин заставил ее сесть. Она медленно опустилась на стул, со злостью глядя на Блейка, так, словно ненавидела его больше всего на свете.
— А теперь, — с улыбкой произнес Блейк, взяв меня за руку и заставляя встать, — пойдемте, Джо. Я покажу вам оставшуюся часть нашего рая.
7
На все мои вопросы я получал одни и те же ответы: «Малачи ушел. Ушел. Он нас оставил. Блейк все вам расскажет, когда этого пожелает Господь». Пока две пожилые женщины в синих батистовых фартуках убирали со стола остатки еды, мне устроили экскурсию по острову. Ну, вы знаете, что показывают в таких случаях — электрогенератор, систему канализации, орхидеи и фасолевые грядки. Мне преподнесли сорванную прямо с дерева недозревшую сливу и свежую устрицу, снятую с камней возле пристани. Потом меня затащили в громадный сарай и заставили смотреть, как сланцевая плита проходит через режущее оборудование, разворачивается, полируется и протирается льняным маслом в процессе изготовления кельтских крестов, которые община продает на материке. И всюду рядом со мной толкались люди, хватали меня за локоть и спешили объяснить, как замечательно они ведут здесь хозяйство. Но куда бы мы ни направлялись, мы все время придерживались нижних склонов утеса.
— А где же свиньи? — спросил я Блейка, когда мы вошли в небольшой лесок и наконец начали подниматься по тропке, ведущей к утесу. К этому моменту экскурсия продолжалась уже более двух часов, и «комитет по встрече» сократился до самого Блейка и унылой девушки-подростка с худыми, как спички, руками, предложившей подержать мою сумку для камеры, пока я буду делать снимки. — Это называется остров Свиней, но я нигде не вижу никаких свиней.
— Верно, — ответил он, с улыбкой взяв меня за руку, — но ведь это всего лишь прозвище. В действительности остров называется Куагач-Эйлеан.
— Значит, здесь нет свиней?
Он замялся — похоже, подыскивал ответ. Однако через несколько секунд его лицо просветлело, и он весело сказал:
— Посмотрите сюда! — С этими словами Блейк направился по дорожке, ведущей куда-то в сторону, в темноту леса. — Мы приближаемся к самому сердцу нашей общины.
Я последовал за ним, и через несколько метров мы подошли к деревянной церкви, наполовину скрытой среди деревьев. Прямоугольная башня заканчивалась наверху небольшим шпилем и двумя витражами в готическом стиле, некоторые участки которых были заменены прозрачными стеклами. Облепивший здание плющ был удален, однако его ветки оставили на стенах странные текстуры, наподобие следов прилива. Слева от дверей стояло распятие в человеческий рост — как и кельтский крест, оно было сделано из камня, но выполнено как-то топорно. Лицо напоминало странную филиппинскую икону, которую я сфотографировал в Маниле, — кожа складками собралась вокруг рта, словно у агонизирующего животного. Тело покрыто небольшими выступами и какими-то отметками. Прикрыв глаза от солнца, я заметил, что на коже выцарапана серия цифр.
— Прогнозируемая численность населения каждой страны мира в две тысячи двадцатом году, — сказал Блейк. — Мы считаем, что из-за медицинского вмешательства в естественный цикл жизни и смерти эти цифры словно клеймо на теле Христа и даже сейчас, когда Он сидит со Своим Отцом, Он чувствует агонию планеты. Входите. — Блейк раскрыл передо мной дверь. В полутьме я увидел выложенный плитами пол и уловил аромат камфары, мастики и красного вина. — Пройдите мимо Него, Джо. Он смотрит на вас только с любовью. Только с любовью и состраданием. Пройдите мимо Него. Входите.
