наркомании.
Коннектор Хвостова и Равиковича делал слежку грубо зримой. Спицы, пронзившие туннель, обозначали работу вражеских сенсоров. И сенсоры эти были напрямую соединены с прицелами боевого оружия…
Я приник к полу, добрался ползком до люка, ведущего на нижний уровень, нырнул в него и аккуратно задвинул броневую крышку за собой.
И увидел рядышком трех психушников. Их лица не были замаскированы для меня: глаза-пуговицы без зрачков, рыбий прикус челюстей, украшенных сотней мелких зубов.
Настолько рядом, что я мигом натянул двоим их же кепки на эти самые глаза, и направил их гауссеры на третьего. Вот что значит инстинкт убийцы – они выстрелили, прикончив третьего, прежде чем разобрались, куда стреляют. Затем я направил их гауссеры друг на друга. И опять инстинкт убийцы у них сработал. Одному психушнику выстрелом попало в тот «палец», что болтается между ног, большего и не надо. Другому повезло. С ним я и стал бороться – пытался выдернуть у него гауссер, а он не давал мне вырвать гауссер. В какой-то момент я резко отпустил оружие, оппонент отлетел на стенку тоннеля, тут я и припечатал его как хоккеист хоккеиста у бортика.
Этого хватило, он даже хрустнул – психушники все-таки, несмотря на крутизну, были скорее торчками, чем качками. Так что вскоре я оказался в шлюзовой системе.
От сектора Эдем меня отделяло только двести метров. Однако прогулка предстояла не по Бродвею. Надо было преодолеть разлом между двумя скальными массивами, пройти по «проветриваемому» тоннелю, отключенному от систем жизнедеятельности, значит без воздуха и тепла.
Комбез давно самозаштопал свои дырки и стал герметичным, но ему было далеко до космического скафандра. «На улице» температура тела за пять минут должна была упасть с 36,6 куда то вниз, ведь там примерно минус восемьдесят.
«Всего-то» минус восемьдесят.
Но эти пять минут тело смогло бы выдержать только в состоянии частичного биостазиса, «крепкого маринада».
В медпакете имелся антифризил, устаревшее, но довольно надежное средство. Инъекция, кубиков так девять-десять – там не столько гликопротеины-антифризы, сколько мышечный гемоглобин.
Это даст много боли и пять минут дубового состояния, но мышцы будут функционировать и металлорганические конечности фурычить, если поставить им задачу. Наверное, можно за это время перебраться через ущелье. Потом, правда, опять болевое цунами, когда начнется быстрое оттаивание…
Времени не хватало даже на саму процедуру перехода в «маринад», не говоря уж о раздумьях о ней. Информационные зонды снова облизывали меня. Психушники, учтя ошибки, подбирались широким фронтом.
Выдох-вдох, я ввел старинный шприц в вену, десять кубиков. Вначале флэш, вспышка. И сразу, без паузы, боль пошла гулять корявыми пальцами по жилам.
Вместе с тем я стал погружаться в «маринад». Крепкий, блин! Сколько же придется терпеть? Антифризил входил в организм тяжело как камень и резко как штык. Как много штыков.
Инъекция антифризила не защищала от холода, наоборот космический холод вторгался в мой многострадальный организм заранее. Мне показалось, что огромная глыба льда давит и раскатывает меня будто тесто.
Пора было идти вперед, в серое марево «улицы», но я не мог даже шевельнуться. Как мумия, давно снятая с питания. Одна за другой волны кошмара накатывались и отрезали меня от тела, от реальности. Последний страшный стон и вот уже запечатано горло. Я знал сейчас одно, ещё немного и не сойду с места, превратившись в кусок заледеневшего дерьма.
Но заработали приводы моих ногозаменителей и я пошел. Вышел из шлюза. Назад дороги не было. Вперед, возможно, тоже.
Я был хуже любого железного дровосека, никакого там интеллекта, ни искусственного, ни естественного. Только механическое исполнение списка команд, поступавших из стека.
Я находился в заброшенном широком тоннеле, представлявшем собой идеальную помойку.
Выгоревшие ракетные ускорители, щетки электрогенераторов, смятые бочки, погнутые колеса, обрывки траков, ступеньки эскалаторов, обломки популярных некогда геодезиков. И штабеля голографических биллбордов с зазывными надписями: «На Психее тебя ждёт большая любовь. Фалломитатор с искусственным интеллектом “Пиноккио”».
Чугунный человек, с трудом маневрируя среди мусора, направлялся к шлюзу в другом конце тоннеля. В запасе у него было три минуты. Таймер занимал почетное центральное место в виртушечке и торжественно отсчитывал секунды до спасения, или, может быть, смерти.
Сознание почти что отключилось где-то на двух третях пути, оставалось надеяться, что я не споткнусь и не застыну навеки. И что коннектор откроет для меня шлюз…
– Эй, найденыш…
Это мог сказать только робот-тяга Елисей с корабля мусорщиков. Значит, фрибутеры не сдали его на металлолом.
– Сдали. Поэтому я здесь.
Я вздохнул и открыл глаза. В разъем моего гермокомбеза был вставлен новый баллончик с оксигелем.
– Я как знал, что оксигель тебе понадобится, Фёдор Иванович, в суматохе с мусорщика захватил.
Рядом и в самом деле Елисей, приветливо помигивает всеми светодиодами. Но не только он.
Меня не то, что окружали роботехнические устройства, они были просто повсюду в этом пространстве неясной геометрии, так что поначалу оторопь взяла. Я вспомнил про знаменитую свалку на Психее, куда свозили дефектное интеллектуальное оборудование со всего Пояса. Здесь, кажется складировались умные машины, которые из-за цифровых вирусов, робопаразитов или внутренних дефектов перестали исполнять те функции, которых от них хотели владельцы. Слышал, что эти экземпляры-де были слишком дороги, чтобы их сразу утилизировать, вот их и отправляли в бескислородные отстойники на Психее «до прибытия специалистов». Такой, значит, «Эдем».
– И никакой здесь грузовой катапульты?
– Да с чего ты вообще взял, что она должна быть? Тогда бы мы бодро свалили отсюда. Так что мы отсюда никуда. А тех, кто к нам проползает, я белковых тварей имею в виду, давим как клопов.
Отозвался не Елисей. Дружелюбные слова большого робота, пройдя через радиосетевой интерфейс, раздались во встроенном в мой зуб динамике. Этот гигант, кстати, был похож на горнопроходческий комбайн.
А потом случилось то, что я сперва посчитал последствиями компота с крепкой дурью, который я засосал в кабаке около Армагеддон-арены.
Мне показалось, что все эти машины дышат, да еще в такт.
И при том, что они оставались разделенными, они были и все вместе, как бы слиты в одной сложной фигуре, в которой исчезали различия в локациях и состояниях. А я будто находился в центре этой фигуры. Это продолжалось недолго, но я чувствовал единый свет, которые, проходя барьер, разделяющий небытие и бытие, делился на отдельные ручейки, которые создавали сознание машин Эдема; я чувствовал их приводы, сервомеханизмы, сенсоры, шины данных…
Мой взгляд, и весь я стекал следом в квантовые ямы процессоров, вкручивался в нанотрубки техномышц, прыгал по фуллереновым гнездам памяти, скакал
