Тут я еще раз ему искренне позавидовал. Мне-то еще год оставался. Еще один год гвардейского танкового училища. Год — это настолько много, что я еще в отличие от многих своих друзей не начал отсчет часов и минут до выпуска; я в тот момент только дни считал.
— Счастливый ты, артиллерист, с губы прямо в баньку да на выпускной вечер. Везет же людям!
— Если ДП не получим, — мрачно перебил он.
— В этом случае амнистия положена.
Он ничего не ответил, может быть, оттого, что мы приближались к мордастому конвойному.
Второй рейс для артиллериста оказался значительно труднее, чем первый, он еле доплелся до первых деревьев, и, пока я опрокидывал носилки, он всем телом привалился к корявому стволу.
Парня надо было поддержать. Два козыря я уже бросил впустую: ни близкий выпуск из училища, ни близкое освобождение с губы его совершенно не обрадовали. У меня оставалась единственная надежда поднять его душевное состояние на должный уровень. Я решил подбросить ему мысль про светлое будущее, про коммунизм!
— Слышь, бог войны.
— Чего тебе?
— Слышь, артиллерия, вот тяжело нам сейчас, а придет время, будем и мы жить в таких вот райских условиях, в коммунизме. Вот жизнь-то будет! А?
— Как жить? С носилками говна в руках?
— Да нет, я не про то, — огорчился я такой душевной черствости. — Я говорю, настанет время — и будем мы жить вот в таких райских садах, в таких вот чудесных маленьких городках с бассейнами, а вокруг сосны столетние, а дальше яблоневые сады. А еще лучше вишневые. Слышь, поэзии-то сколько… Вишневый сад!!! А?
— Дурак ты, — устало ответил он, — дурак, а еще танкист.
— Это почему же я дурак? — возмутился я. — Нет, ты постой, это почему же я дурак?
— А кто ж, по-твоему, говно в коммунизме таскать будет? А теперь помалкивай, приближаемся.
Вопрос этот, такой простой и заданный таким насмешливым тоном, громыхнул меня словно обухом по загривку. Вначале он не показался мне неразрешимым, но это был первый в моей жизни вопрос про коммунизм, на который я не нашел сразу что ответить. До того все было абсолютно ясно: каждый работает как хочет и сколько хочет, по своим способностям, получает же чего хочет и сколько хочет, то есть по потребностям. Было абсолютно ясно, что, допустим, один желает быть сталеваром — пожалуйста, трудись на благо всего общества и на свое благо, конечно, ибо ты равноправный член этого общества. Захотел быть учителем — пожалуйста, всякий труд у нас в почете! Захотел быть хлеборобом — что может быть почетнее, чем кормить людей хлебом! Захотел в дипломаты — путь открыт! Но кто же будет возиться в канализации? Неужели найдется кто-нибудь, кто скажет: да, это мое призвание, тут мое место, а на большее я не способен? На острове Утопия этим занимались арестанты, как мы сейчас. Но в коммунизме ни преступности, ни тюрем, ни губы, ни арестантов не будет, ибо незачем совершать преступления — все бесплатно. Бери что хочешь — это не преступление, а потребность, и все будут брать по своим потребностям, это основной принцип коммунизма.
* * *
Мы опрокинули третьи носилки, и я победно заявил:
— Каждый будет чистить за собой! А кроме того, машины будут!
Он с сожалением посмотрел на меня:
— Ты Маркса-то читал?
— Читал, — запальчиво ответил я.
— Помнишь пример про булавки: если делает их один человек, то три штуки в день, а если распределить работу среди троих, один проволоку режет, другой затачивает концы, третий хвостики приделывает, то уже будет триста булавок в день, по сто на брата. Это разделением труда называется. Чем выше степень разделения труда в обществе, тем выше его производительность. В каждом деле должен быть мастер, виртуоз, а не любитель, не дилетант. А теперь представь себе хотя бы город Киев и как полтора миллиона его обитателей каждый для себя канализацию прокладывает и в свободное от общественной деятельности время чистит ее и поддерживает в исправном состоянии. А теперь про машины. Маркс пророчил победу коммунизма в конце XIX века, но тогда не было таких машин, значит, и коммунизм был в то время невозможен, так? Сейчас тоже нет таких машин, это значит, что сейчас коммунизм тоже невозможен, так или нет? И пока таких машин нет, кто-то должен ковыряться в чужом дерьме, а это, извините, не коммунизм. Допустим, когда-нибудь сделают такие машины, но кто-то же должен будет их настраивать и исправлять, а это тоже, наверное, не очень будет приятно; неужели у кого-то будет и вправду потребность всю свою жизнь заниматься только этим? Ты же поддерживаешь теорию Маркса о разделении труда или ты не марксист?
— Марксист, — промямлил я.
— Мы приближаемся, поэтому несколько дополнительных вопросов для самостоятельного размышления. Кто в коммунизме будет закапывать трупы? Самообслуживание или любители в свободное время этим будут заниматься? Да и вообще, в обществе очень много грязной работы, не все же дипломаты и генералы. Кто свиные туши разделывать будет? А ты в рыборазделочном цехе был когда-нибудь? Рыбу подают, ее моментально разделывать надо, и ни хрена не механизируешь, как быть? А кто будет улицы мести и мусор вывозить? Да вывозка мусора требует сейчас квалификации, и немалой, и дилетантами ты не обойдешься. А официанты будут при коммунизме? Сейчас это прибыльное дело, а когда деньги ликвидируют, как тогда? И последнее: тот, кто сейчас о чистке говна никакого понятия не имеет, товарищ Якубовский, например, заинтересован ли он в том, чтобы настал когда-нибудь такой день, когда он сам свое говно за собой убирать будет? Ну, размышляй и помалкивай, приближаемся.
— Много болтаете, работать надо!
* * *
— Слышь, артиллерия, так что ж, по-твоему, коммунизма вообще никогда не будет?
Он даже остановился, сраженный моей дикостью.
— Да нет, конечно!
— А это еще почему? Контра ты недорезанная! Антисоветчик! — Со всего размаху хрястнул я тяжеленные носилки оземь, и вонючая золотистая жидкость растеклась по ослепительно белому снегу и гранитной дорожке.
— Эх, что же ты наделал, — плюнул в сердцах артиллерист. — Теперь по пять суток схлопочем как пить дать.
— Да нет, вроде никто не видал. Снегом сейчас забросаем.
Мы проворно принялись забрасывать снегом грязное пятно, но издали уже бежал наш конвойный.
— Вы что, лодыри, наделали! Только бы болтать! Отвечай за вас! Но вы у меня попляшете!
— Да ты не шуми, мы снегом сейчас забросаем, не видно будет, тяжеленная ведь зараза, вот из рук и вырвалась. А для сада тоже ведь хорошо. Снег через недельку растает, все и смоет.
Мордастый первокурсник, однако, не унимался:
— Вы бы не болтали, а дело бы делали! Но вы у меня попляшете!
Артиллерист тогда сменил тон:
— Ты, балбес, послужи столько, сколько мы, тогда орать будешь! А заложишь, сам же с нами и сядешь, за то что недоглядел!
