отдаленное, как второй, и он более рационален и прагматичен, его взор не затуманен бескрайними перспективами конца всех времен. Пророк не склонен к авантюрам, он служит Богу, а не революции, и поэтому не будет толкать свой народ на «коренное преобразование мира». Как служитель Бога, он только в его мудрости и силе видит свой путь и спасение. Апокалиптик же полагает, что ему известны все законы, управляющие жизнью, а поэтому он всегда (или почти всегда) великий оптимист, во всяком случае непоколебимо убежден, что все будет именно так, как представляется его просвещенному уму. Все это можно обнаружить и в Откровении Иоанна Богослова, в котором нет ни малейших сомнений по поводу того, что все будет именно так, как видится ему. Разумеется, апокалиптические прорывы были и у пророков, но они не занимают у них главенствующего положения.
Истины о весьма отдаленных временах представляются авторам апокалипсисов в виде видений и символов. От них не отказывается и пророк, но они у него носят более конкретный и определенный характер. Поэтому, при всей схожести коммунистических оракулов с пророками, они все-таки больше апокалиптики, склонные к вульгарному детерминизму и абстрактной объективности. Если древний апокалиптик видел мировую историю как простую смену и борьбу нескольких апокалиптических зверей и стереотипных магических чисел, то и коммунистические теоретики укладывали историю в прокрустово ложе таких понятий, как экономическая формация, производственные отношения, классы, классовая борьба и т. д. История осмысливается в этих и подобных им категориях, так же поступали и древние апокалиптики: например, «Книга юбилеев» содержит пересказ библейской истории от Адама и Евы. Могут возразить, что апокалиптические концепции и символы обязательно нуждаются в объяснениях и толкованиях. Но то же следует отметить и в отношении марксистских представлений, которые нуждаются в том же.
Израильский пророк это — человек, который пытается рассматривать временные вещи под углом вечности, который всегда распознает власть и голос Бога, который умеет раскрывать людям план божий. Однако апокалиптик стоит несколько выше него, поскольку ему известны самые конечные, главные цели мира и то, что последует в конце времен, он негласно исходит из того, что апокалиптическая схема висит над историей. Последнее суждение вовсе не продиктовано тем, что по своим художественным достоинствам, содержанию, композиции Откровение Иоанна стоит выше других сочинений иудейской апокалиптики. Но и пророк, и апокалиптик ощущают себя посредником между Богом и людьми, хотя и являются выразителями потребностей последних. Если исходить из понимания Откровения как способа и формы реализации ведущих человеческих потребностей, то в этой книге останется намного меньше тайн, чем полагает христианское богословие.
В «Умозрении и апокалипсисе» Л. Шестов так характеризует пророков: «Пророки, в противоположность философам, никогда не знают покоя. Они — воплощенная тревога. Они не выносят удовлетворенности, словно чуя в ней начало разложения и смерти. Оттого философов часто чтили и уважали, пророков же всегда ненавидели и гнали. Разве могут люди любить тех, кто ищет невозможного, борется с непреодолимым, не верит в самоочевидности, не покоряется даже разуму? Для грека мирозданием правят вечные, неизменные законы, неизвестно когда и неизвестно откуда пришедшие. Их можно изучать — с ними нельзя разговаривать, им должно повиноваться, но их нельзя умолить. Еврейский пророк чует над собой живого Бога, который своей волей создал живого человека. «Я, Господь, Бог твой от самой земли Египетской; и другого Бога, кроме Меня, ты не должен знать и Спасителя нет, кроме Меня» (Ос., 13:4). И еще «от власти ада Я искуплю их, от смерти избавлю их; где твое жало, смерть? Где твоя победа, ад?» (Ос., 13:14). Для пророка — прежде всего всемогущий Бог, творец неба и земли, потом — истина. Для философа — прежде истина, потом Бог. Философ покоряется и аду, и смерти, и в этой вольной «покорности находит свое высшее благо, пророк вызывает на страшный и последний бой и ад, и самое смерть».
Путь пророческого вдохновения у древних евреев не был путем логичного поиска истины, их всегда вдохновляло и направляло божество. Поэтому пророчества могли быть разумными лишь в пределах религиозной мифологии. В них же пребывают концепции и предсказания Апокалипсиса, поскольку никакая религиозная вера не нуждается в умственной и эмпирической проверке, она всегда утверждает с абсолютной уверенностью, что это дано свыше.
Пророки, согласно Ветхому Завету, — это посланцы Яхве, его провозвестники. Он посылает их к людям, чтобы они указали им новую духовную цель и открыли новые сокровенные смыслы. Они раскрывают перед человеком альтернативы, среди которых он должен сделать выбор, в то же время пророки выражают протест против действий и отношений, из-за которых индивид может утратить самого себя и свой путь, свою возможность к спасению. Мессия есть нечто более высокого уровня, чем пророк, поскольку решает глобальные задачи спасения людей. Однако, строго говоря, мессия не спаситель и он не может изменить природу людей, но знаменует достижение ими определенного уровня духовного и нравственного развития. Он появляется, поскольку его страстно ждут, его появление столь же закономерно, как и ожидания прихода такого сакрального персонажа. Он, иначе говоря, появляется потому, что таково состояние общества. С ним начинается новое время и новый мир, заполненный надеждами.
Как и вся апокрифическая литература, апокрифическая апокалиптика существенно уступает канонической по глубине мысли, уровню символизма, охвату проблем, наконец, по своим художественным достоинствам, языку, образности, эмоциональной силе. Такое, например, сочинение, как Книга пророка Даниила, которая, по существу, открывает апокалиптическую литературу, с полным на то основанием можно назвать религиозной философией истории. Ее влияние на свою эпоху и на христианство огромно. Подобного статуса не может быть удостоено ни одно апокрифическое апокалиптическое произведение, даже Книги Еноха, которые, несомненно, обладают многими из тех достоинств, которые присущи каноническим творениям.
В целом иудейская апокалиптика сыграла исключительную роль в зарождении и становлении христианства, которое появилось на почве апокалиптических ожиданий иудаизма и явилось логическим продолжением таких ожиданий, включая и жажду прихода мессии, который постепенно вытеснил бога-отца. Отсчет истории новой религии надо начинать с того момента, когда утвердилась вера в спасение человечества через крестные страдания и смерть мессии, который, что чрезвычайно важно, обещал жизнь после смерти.
Мессия, в сущности, представляет собой продукт коллективных представлений или, точнее, является одним из коллективных представлений. Такие представления, по мнению Л. Леви-Брюля, могут распознаваться по следующим признакам, присущим всем членам данной социальной группы: они передаются в ней из поколения в поколение, они навязываются в ней отдельным личностям, пробуждая в них, сообразно обстоятельствам, чувства уважения, страха, поклонения и т. д. в отношении своих объектов, они не зависят в своем бытии от отдельной
