эвакуируется или уже эвакуировался. А это вывозят остатки имущества. Сосновский нахмурился и прибавил газу.
Машина въехала в ворота, точнее, через место, где они недавно были. Видимо, сюда попала бомба, и один кирпичный столб снесло до основания, а от второго остались торчавшие из земли осколки почерневшего от копоти кирпича. «Как гнилые зубы», – подумалось мне. Когда мы въехали во двор, то стало видно, что санаторию досталось с начала войны. Сгорел полностью деревянный флигель. И дальнее крыло горело, но его удалось, судя по всему, вовремя потушить и спасти целый корпус.
Во дворе грузились машины. В автобус садились легкораненые с забинтованными конечностями. Им помогали санитарки в пропыленных халатах. Кроме нескольких полуторок здесь стояла и черная эмка, у ограды – четыре мотоцикла с колясками. Несколько бойцов топтались возле машин. «Странно, – подумал я тогда, – почему бы им не помочь, если стоят без дела». Но потом я понял, что происходит. Оказывается, возле эмки женщина в белом халате бинтовала плечо какому-то командиру. Ну понятно, внутри уже условий нет, приходится так, по-походному.
– Посмотри, – Сосновский кивнул в сторону странного человека в мятых пыльных штанах, ботинках без шнурков и концертном пиджаке или даже смокинге, надетом поверх грязной синей майки. Правда, концертный пиджак был рваным и грязным. А человек был занят тем, что сушил рваные байковые одеяла и стирал грязные, прожженные.
– Товарищ, – я подошел к мужчине, и тот поднял на меня глаза. Усталые, большие и сосредоточенные. Небритое широкое лицо, чуть оттопыренные уши и светлые вьющиеся волосы. Наверное, если эти волосы промыть и концертный пиджак подлатать, то вид у него был бы вполне артистичный, эстрадный.
– Да? Что? – Мужчина поднялся, стряхивая воду и мыльную пену с рук. – Не подумайте, мне начальник госпиталя разрешил эти одеяла забрать. Они непригодны для раненых, они их списали!
– Да перестаньте вы, – я улыбнулся и похлопал мужчину по плечу. – Я ничего не имел в виду. Просто хотел спросить, где найти начальника госпиталя…
Мы с Сосновским поспешно поднялись на второй этаж административного корпуса. Идя по коридорам, видели только следы разрухи и поспешной эвакуации. Невольно вспомнилась поговорка, что один переезд – это как два пожара. Сломанная мебель, разбитая посуда. У дальнего окна в палате, двери которой были сейчас широко распахнуты, сиротливо ютился большой цветок или маленькое дерево в кадке.
Когда мы попытались останавливать пробегавших людей и спрашивать про начальника госпиталя, то от нас только отмахивались и говорили, что никого нет, все уехали. Судя по напряженным озабоченным лицам, здесь оставались только вольнонаемные работники госпиталя, которые не уехали вместе с медицинским учреждением. И не уедут. Они остаются здесь. Хозяйственники грузят оставшееся имущество, и все. Что будет дальше, никто не знает.
Сосновский указал на поднимавшуюся по лестнице женщину с медицинским чемоданчиком в руке. Кажется, это она перевязывала командира возле автомашины. Светлый локон выбился из-под марлевой косынки, пышные красивые волосы под марлей, тонкие черты лица делали ее похожей на артистку. Почему я так подумал? Наверное, вспомнил образ того странного нелепого человека во дворе, находившегося возле емкости с водой.
– Простите, – я догнал женщину, – вы из персонала госпиталя? Есть здесь телефон?
Мне показалось, что женщина испугалась. Это трудно объяснить, это просто чувствуется сразу. Может, по тому, как сжимаются губы, как расширяются зрачки, как меняется дыхание у человека, когда он испуган, но не подает вида. Я поспешно достал из нагрудного кармана удостоверение личности и протянул врачу.
– Майор Шелестов, – представился я дополнительно. – Мы из Москвы, из центрального аппарата НКВД. И здесь по очень важному и срочному делу.
– Ну на этих вы не похожи, – как-то странно ответила женщина, возвращая мне удостоверение. – Тоже странные. А связь пропала совсем недавно. Телефон не работает.
– Недавно? – Сосновский обошел меня и встал перед женщиной, заглядывая ей в глаза. – Как недавно?
– Да вот как эти приехали на машине и на мотоциклах, я решила позвонить потом своему начальству, а оказывается, связи нет.
– Слушайте, вы два раза уже произнесли слово «эти», да еще в сочетании со словом «странные». О чем вы? Что произошло?
Я сразу же вспомнил эмку, четыре мотоцикла и полуторку во дворе госпиталя. И, конечно же, странного человека с порванными одеялами.
– Я работаю в военном госпитале. Это часть армии, а я лейтенант медицинской службы.
– Рассказывайте, рассказывайте, – попросил Сосновский, сделавшийся очень обаятельным, но врач была в таком состоянии, что внимания на чары Михаила не обратила. Она нервно крутила в руках марлевую повязку. И покусывала губы, явно собираясь с мыслями.
– Я не об этом музыканте, Алексее, или кто он там. Дирижер, может быть. Я имела в виду тех военных, которые привезли перевязывать своего лейтенанта. У него свежее касательное пулевое ранение. Ему бы швы наложить, а у нас вся хирургия уже уехала. Только перевязочные материалы и кое-что из инъекций осталось. Странные они какие-то были. Я потом решилась, когда они уехали, позвонить в совхоз «Октябрь». Тут недалеко, и там какой-то штаб стоит. Но связи так и не было. И нет до сих пор.
– Давайте-ка подробнее, – я взял женщину за локоть и отвел к окну. Теперь и мне те военные казались странными, хотя я пока не мог объяснить, чем они мне не понравились.
– Одеты они по-разному. Слишком по-разному, понимаете? Одни в истрепанном, выгоревшем обмундировании, которое все виды повидало. На некоторых даже кровь, а у одного я видела на гимнастерке след от… ножа или штыка. Но он не был ранен. А другие одеты в новенькую форму, даже необмятую, неотглаженную, чистенькую. И без подворотничков. А воротники не успели испачкаться от грязной потной шеи. И сапоги были как только со склада у этих, кто новенький. На щиколотках необмятые кирзовые сапоги.
– Новобранцы? – подсказал Сосновский.
– Мужики, лет по сорок или по пятьдесят некоторым. Здоровенные, мордатые, матерые какие-то. И смотрели недобро.
Врач пожала плечами и опустила голову. «Вот это наблюдательность, – мысленно восхитился я. – Никто бы внимания не обратил, а она на такие мелочи обратила внимание и связала все воедино. С одной стороны, новенькая форма, неношеные сапоги – в этом ничего удивительного. Сосновский правильно предположил, что это были молодые солдаты, только что призванные на службу. Но с ними те, кто в истрепанном, пробитом обмундировании. Они могли быть сами по себе – и их вид тоже можно оправдать. Сгорела гимнастерка, и ты надел то, что подвернулось под руку. Не в майке же воевать, не в нательной рубахе. Но все вместе наводило на сомнения. И уж нам с Сосновским не надо
