Но я в любом случае заполучу тебя. Не сейчас, позже. Тогда, когда ты сама устанешь брыкаться.
— Ты этого не дождёшься! — возразила решительно.
— Дождусь. Вот увидишь. Сама знаешь, я всегда иду до конца. И всегда выигрываю.
В дверь постучали, мы одновременно отошли друг от друга.
— Ольга Викторовна, — побеспокоила Надя. — Три часа. К вам пришли.
— Да, Надежда, спасибо, — часто задышав, сказала я и бросила презрительный взгляд на Андрея. -
Пригласи, пожалуйста, клиентку.
Гордин молча забрал свои вещи, отошёл к двери, пропуская посетительницу в кабинет.
Обернулся, застыл на мгновение, посмотрел на меня.
В его тёмных глазах сверкнула не похоть, не вожделение и не желание подчинить. В них полыхал азарт, вызов, который он мне бросил, будучи уверен, что одержит сразу две победы: над
Антиповым и надо мной.
Он ушёл. Я перевела взгляд на клиентку.
— Чай, кофе?
— Пожалуйста, чай.
— Надя! — позвала я помощницу. Та выбежала ко мне из приёмной. — Сделай, пожалуйста, два чая.
Я любезно улыбнулась клиентке, раскрыла ежедневник и готовилась приступить к работе. Но что-то меня заставило помедлить. И передумать.
— Хотя нет, подожди, — вернула Надежду. — Сделай мне кофе. Чёрный. Горький. Без молока и без сахара.
10
Андрей
Быстро спустился по лестнице, не стал ждать лифта. Вертел ключи от машины на пальце, улыбался.
Ну, Ярцева! Ну, зараза! Гордая, строгая, вся из себя независимая, непобедимая.
Посмотрим-посмотрим, насколько же ты непобедима.
Ранимая ты. Это я понял по взгляду, когда озвучил своё решение. Сначала острая боль от надуманности, а следом — вспышка. Короткая, с долей надежды и скупой благодарности.
Так ведут себя ранимые женщины, которые прячут свою боль глубоко в душе. Стоит чуть затронуть эту душу, всколыхнуть, они её показывают. Нехотя, даже неосознанно, но показывают.
Будешь моей, Оля. Не упирайся. Хочется поиграть? Давай поиграем. Я укрощу тебя, кошечка. И
сколько бы ты ни демонстрировала своё желание гулять сама по себе, я тебя приручу. Не увильнёшь. Не надейся.
Запрыгнул в машину и, взглянув на часы, поехал в свой офис.
Ярцева. Оля… Ну, какая ты, а? Покрутил головой, усмехнулся. Забавляло меня, как возмущалась, как опешила, открыв рот, когда озвучил условие. Не шокировал, не огорошил новостью -
напомнил. Всего лишь напомнил. От своих слов не отказываюсь. От намеченных планов не отступаю. Это касается отношений с женщинами, этим же принципом руководствуюсь в работе.
Но одно исключение я всё-таки сделал.
Елизавета Антипова будет единственной женщиной-клиентом, с которой я согласился работать.
Оля давила, что я должен взяться за это дело ради справедливости. Для меня это благородное чувство потеряло свой смысл. Когда-то ради справедливости я пошёл на опрометчивый шаг, разделивший мою жизнь на до и после. Мною двигал гнев, ярость и желание воздать по заслугам.
Я был молод, был подростком и верил, что всё делаю правильно.
Как оказалось, нет. Так думал только я. С тех пор я ничего не делаю ради справедливости. Я всё делаю согласно букве закона и пожеланиям клиента. Одно осталось неизменно — азарт и любовь побеждать.
А справедливость… где она? Нет её. Это я вам как адвокат заявляю.
Ради чего же я согласился взять дело Антиповой?
Остановился у светофора, ждал, когда загорится зелёный сигнал. Мимо проходили люди, все они спешили по своим делам. А я неспешно положил обе ладони на руль, барабанил пальцами по кожаной обмётке и смотрел впереди себя, думая.
— Оля, Оля…
Желание обладать этой женщиной росло в геометрической прогрессии. От каждого едкого словечка я только зажигался. От изумрудного пламени в её колючем взгляде сам загорался.
— Что же ты со мной делаешь? — прошептал, представляя её.
Застряла в башке, словно гвоздь, и никак её оттуда не вытащишь. Какое-то незнакомое ранее чувство поселилось внутри. Тяга, но не просто физическая. Эмоциональная, что ль, не знаю.
Я надавил на неё, ультимативно поставил перед фактом — мы станем любовниками, хочет она того или нет. Зачем я это сделал? И уместно ли это было, учитывая, что я знал о её проблеме с мужем?
Не лучше было бы пожалеть, посочувствовать, погладить по головке?
Нет. Стоило бы мне начать гладить её по голове, эта дикая кошка отгрызла 6 мне руку.
Она не такая. Она не девочка, которая хочет на ручки. Слишком гордая, слишком сильная, слишком упёртая и слишком расплодила своих тараканов.
Она показала мне свою спину… свои шрамы, изъяны, которые останутся с ней навсегда.
Зачем она это сделала? Чтобы разжалобить, наглядно продемонстрировать, на что способен
‘Антипов? Да. Но только отчасти.
С другой стороны, она подумала, что шрамы отпугнут меня, вызовут брезгливость, заставят перестать видеть в Ярцевой женщину. С чего она так решила? Возомнила, будто знает меня?
Или… или это отголоски горького опыта?
Оголив свою спину, оголив свою душу, она посчитала, что я отступлю… Зря, Оля. Я не какой-то там сопливый и инфантильный мальчишка, который до трясучки боится не-идеальности. Я просто так не отступлю. И шрамы меня не остановят. Моё желание выше этого, сильнее этого, мощнее.
Я был открыт, как обычно. Как привык, сказал всё женщине в лоб. Меня тянет к ней, её ко мне тоже, иначе бы мы не затеяли нашу игру в подстрекательства на долгие годы. И в свойственной мне манере я сделал Ольге комплемент, как бы дико это не выглядело со стороны.
Я показал ей, что она красива, желанна. Что я не просто хочу её, я на многое пойду, чтобы заполучить её. Жалость её бы унизила, смена поведения — заставила бы усомниться в себе и в своей красоте.
Я прожжённый циник, но я хорошо знаю людей. Любовь… Как бы странно это не звучало, но женщинам мало, чтобы их просто любили. Им надо, чтобы их хотели. Так они чувствуют себя полноценными. Так они чувствует себя женщинами.
И вместо того, чтобы жалеть Ольгу, утешать, я поступил по-своему: сказал всё, как есть.
Без воды и соплей. В лоб.
Это мой метод. Он всегда работал. И на этот раз сработает. Я точно знаю: Ярцева будет моей.
Загорелся зелёный сигнал светофора, я надавил на педаль газа и рванул в новый день.
* * *
— Лена! — позвал секретаршу, оказавшись в офисе.
Она в любопытстве приподнялась и вытянула голову.
— Перенеси завтрашнюю встречу с Романовым.
— На какое время?
— На любое удобное ему, но только после пяти.
— Хорошо, Андрей Борисович, — услужливо кивнула Елена.
Я замер. Покосился на неё.
— Ладно тебе так официально, — огляделся по сторонам, все сотрудники попрятались у себя
