преувеличенным старанием принялся наматывать шнур на дрель. — Все, готово. Можешь вешать свои цветочки.
— Спасибо!
С облегчением оставив неприятно повернувшийся разговор, Инга примерила к окну горшочек с традесканцией. Подумала, поставила, взяла плетеное кашпо, из которого свисали длинные пушистые плети аспарагуса.
Разбил… В мае. За пару месяцев до смерти бабки. И телефон разбил…
Так вот, оно, значит, как.
Ярослав попал в аварию, расколотил все, что можно — и сто процентов расколотился сам. Потому что нельзя размотать мотоцикл в хлам и отделаться парой ушибов. Это вранье чистой воды. Наверняка после аварии Ярослав серьезно так поломался — а родители побежали к бабе Дуне за помощью. И старая ведьма помогла. Но не бесплатно. Переломы у Ярослава срослись на удивление медикам, а счет в банке обмелел. На удивление банковским служащим.
Вот почему у Ярослава нет денег на телефон.
Вот почему он ходит летом в кожаной куртке.
И вот почему так хорошо знает дом.
— Евдокия Павловна тебя лечила? — спросила в лоб Инга, и Ярослав растерянно заморгал.
— Ты о чем? Я не…
— Да ладно тебе. Я знаю, что баба Дуня была… целительницей. И знаю, что ее методы действительно работали. На себе проверила.
— Да? Ну… Да. Вроде того, — то ли смущенно, то ли облегченно улыбнулся Ярослав. — Баба Дуня меня лечила.
— Успела вылечить? Если нет, я могла бы попробовать. Опыта, правда, у меня нет совершенно, — честно призналась Инга. — Но и денег с тебя не возьму.
— Предлагаешь мне роль подопытной мыши?
— Предлагаю помощь. Если нужна.
— Да вроде уже не особо. Главную проблему баба Дуня решила, а остальное… Остальное зависит уже от меня, — Ярослав нервно стянул полы куртки, и Инга, осознав, что совершенно неприлично на него таращится, отвела глаза.
— Ну, если передумаешь…
— Да, я понял. Спасибо. Если вдруг — я обязательно…
В дверь постучали, и Ярослав, подхватив дрель, торопливо нырнул в каморку. Покачав головой, Инга пошла открывать — и нос к носу столкнулась с Марией Федоровной.
— Забери.
— Что забрать? — растерялась Инга.
— Что принесла сегодня, то и забери. Вина моя, не спорю. Вот тебе молоко, вот творог, завтра еще яиц домашних принесу, — женщина протянула Инге потрепанную ивовую корзину. — Я не со зла, само получилось. Прошу — давай разойдемся миром.
Подумав, Инга приняла корзину. Внутри, тяжело качнувшись, булькнула трехлитровка с молоком.
— Согласна. Разойдемся с миром. Что тебе дала, пусть ветром идет, на дальней дороге пусть пылью ляжет.
— Спасибо, — склонив голову набок, Мария Федоровна посмотрела на Ингу внимательным, изучающим взглядом. Как на странное, ранее не виданное и очень опасное насекомое. — Не знала, что ты в бабку пошла. Вы же, вроде бы, не родной крови. Это как же оно так получилось?
— А вот так вот, — отрезала Инга, перехватила корзину поудобнее и захлопнула дверь. — Слава, молока хочешь? Домашнее!
Глава 11 Своя рубаха ближе к телу
Глава 11 Своя рубаха ближе к телу
Главный плюс удаленки — всегда можно свалить с работы, и никто не заметит твоего отсутствия. Если, конечно, отслеживать мессенджер и вовремя реагировать на панические вопли менеджеров.
Инга отслеживала. И старательно реагировала, припарковавшись в тени старой раскидистой липы.
«Да, инструкция к токарнику почти готова. Допилю последний раздел, шлифану на ошибки и скину в общую папку. Пусть завтра с утра корректоры просмотрят — думаю, я опять напортачила с запятыми».
Отправляя сообщение, Инга чувствовала себя практически Штирлицем — таинственная, неуловимая и загадочная. Суперагент, сумевший прорваться в яндекс-доставку даже под пристальным взглядом Большого Брата.
Опустив стекло, Инга впустила в машину немного летней жары — а вместе с ней сладкий, масляный аромат роз, далекий гул работающего отбойника и детские крики. Малышня носилась по игровой площадке стайкой испуганных воробьев, подчиняясь неведомым, но очевидно сложным правилам игры. Тоненькая, как анорексичная манекенщица, девочка тоскливо глядела на них со скамейки, прижимая к груди розового плюшевого зайца. Инга скользнула по ней равнодушным взглядом — и тут же развернулась, изумленно распахнув глаза. Над девочкой висел рой черной мути — такой же, как над помидорами, но плотный до физически осязаемой густоты. Казалось, что ткни в него пальцем, темная масса спружинит — а может быть, оскорбленно ужалит в ответ.
Не сводя с девочки удивленного взгляда, Инга нашарила за спиной ручку и даже распахнула дверь — и тут же ее захлопнула.
Ребенок — это не помидоры.
Нельзя просто так подойти к посторонней девочке и начать бормотать над ней странные слова. В педофилии, предположим, не обвинят, все-таки женщинам с этим попроще, но и аплодисментами тоже не встретят.
К тому же… Инга была не уверена, что бормотания будет достаточно. Порча над помидорами была совсем слабенькой — ничего общего с черным масляным облаком, которое висело над девочкой. Обычный заговор тут не сработает. А для чего-то более серьезного нужно привести ребенка к себе. И как это сделать? «Добрый день, я, знаете ли, ведьма, давайте проведем обряд снятия порчи!».
Вот после этого полицию точно вызовут. И вместо обвинения в педофилии Инга получит обвинение в мошенничестве.
Не то чтобы намного лучше.
Пока Инга размышляла над возможными сценариями, к худенькой девочке подошла пожилая женщина, взяла ее за руку и повела в сторону супермаркета. Со сложным чувством облегчения и стыда Инга откинулась в кресле.
Она ведь хотела. Искренне хотела. Если бы родители девочки обратились к Инге, она бы сделала все, что могла. И, кстати, не факт, что получилось бы. Живой человек — это вам не грядка с огурцами, а порча тут мощная. Наверняка Инга не справилась бы.
Ну и потом. У порчи ведь есть совершенно физические проявления — конкретные болезни, которые можно и нужно лечить. А это уже забота врачей.
Кстати, врачи за пациентами по улицам не бегают. Хотя вполне могли бы, и даже с успехом — у них и диплом есть, и возможность официально подтвердить диагноз. А Инга чем подтвердит свои громкие заявления? Покажет ксерокопию бабкиного завещания?
Ну так себе аргумент.
Почти успокоив себя, Инга медленно тронулась с места, влилась в полупустой городской трафик, и на первом же перекрестке выкинула из головы и девочку, и ее бабушку. Осталось только легкое раздражение и чувство бессилия, такое неприятное, что его проще было задвинуть на
