купцы бороды и решили – а что, правильно. Пусть становится князем, али, на немецкий манер, – бургграфом. Худо ли – верст на сто в округе не встретишь разбойников. И мзды от татей не брал, как другие воеводы. Конечно, были в слободе конокрады, мазурики и грабители, но меру знали…
Терем воеводы стоял неподалеку от Соборной площади, саженей в ста от храма Преображения. Посмотришь вверх – шапка упадет! Резное крыльцо, узорчатые ставни. Лепота! Но как же иначе, если воевода в слободе – царь и Бог?
Раньше тут был пустырь, в добрую десятину. А теперь – сад разбит, огород. Во дворе – конюшня и коровник, кожевня, шорная мастерская и прядильня. Душ сто трудилось. Были и кабальные холопы, и те, кто на жалованье. Рабочих рук нынче хватало, а с работой плохо.
Александр Яковлевич уже отужинал и собирался лечь отдыхать, как вдруг во дворе затявкала собачонка. Не зло, а так, для приличия, чтобы хозяева знали – бдю!
– Когой-то там несет? – пробурчала супруга, что вместе с кухонной девкой убирала со стола.
– Свой! – уверенно сказал хозяин, прислушиваясь к тявканью. – Щас дядька Яков придет и скажет.
Словно подслушав, в комнату заглянул Яков, старый холоп, что был у воеводы за привратника, за сторожа, а понадобится – так и за телохранителя.
– Хлеб да соль.
– Ужнать будешь? – поинтересовался Александр Яковлевич, а хозяйка даже приостановилась в ожидании ответа.
– Благодарствую, ужнал уже, – отмахнулся Яков. – Тут, воевода, такое дело. С постоялого двора человечек пришел, мать его ети… – Холоп многозначительно кашлянул, показав глазами на хозяйку и девку.
– Авдотья, Машка, ступайте-ка, – распорядился воевода, и женщины послушно вышли – девка без слов, а хозяйка, проворчав вполголоса: «Тайны-то тут разводите, на пустом месте!».
– Значится, твою мать, пришел с караван-сарая, где Борька-татарин, ети его мать, парнишка, да грит – гололобые к Борьке, мать их так, девок привезли. Весь день их пластали, а щас кому-то из бусурман продать собрались. Может, сам Бориска, распротак его, купит.
– Ну и что? – не понял Котов. – Ну, привезли и привезли.
– Да ты че, воевода, совсем ох…л, твою мать?
– А твою мать?! – разозлился Яковлевич. – Толком-то говори…
– Ну, воевода, мать твою за загривок, – разозлился холоп, стукнув кулаком по косяку так, что загудел весь терем. – Девок на продажу привезли, не понял, твою мать?
– Наших девок бусурманам продавать хотят?! – взревел воевода.
– Ну, дошло, наконец. А то, даром, что воевода, мать твою, а доходит до тебя как до утки – на пятые сутки, – облегченно выдохнул Яков.
Александр Яковлевич вскочил, принялся сбрасывать домашнюю рубаху.
– Девки, одежу выходную тащите и оружие! – заорал Котов домочадцам. – А тебе, дядька, за матюги как-нибудь прикажу батогов всыпать! – пригрозил холопу и махнул рукой: – Костромитинова поднимай!
– Ну так, мать твою через подворотню, прикажи! – развеселился старик. – А Костромитинова с особым десятком я уже кликнул!
Одним из новшеств Рыбной слободы был «особый десяток». Проще говоря – один десяток из сотни стрельцов, что заступала на службу, не несла караул, а размещалась в Стрелецкой избе. Вроде, на тот случай, если подмога понадобится. Поперву попавшие в избу радовались, что смогут дрыхнуть целыми днями! Ан нет. Ни выспаться вволю, ни там выпить-закусить…
Был у Котова человек, из «засечных» дворян – Леонтий Костромитинов. Возрастом – не младше Якова, а крепок как дуб. Десяток Леонтий гонял и в хвост и в гриву, заставляя стрельцов учиться тому, чему дворян да боевых холопов учат с детства, – рубить саблей и драться без оружия, стрелять из лука и палить из мушкета. Мужики матерились, пытались жаловаться воеводе, а кое-кто даже норовил подраться с мучителем. Но толку от этого не было – драчуны ходили с битыми харями, а с жалобщиками воевода разбирался просто – сдавай пищаль с бердышом и отправляйся к растакой-то матери!
Стрельцы от восхода до заката махали бердышом, в строю и в одиночку ставили удар по конному и пешему, палили из пищали кучно и россыпью. Для такого дела воевода не скупился на порох и свинец. Обычно к концу первой недели втягивались. Ну, а к концу месяца уже было любо-дорого – со служилым дворянином, иноземным наемником или боевым холопом рыбнинскому стрельцу тягаться трудно (но можно!), а с кем другим – запросто! За год таких ратников получилось больше сотни.
Когда воевода спустился во двор, у калитки ожидал десяток стрельцов, во главе с самим Костромитиновым.
– Ну, с Богом, – перекрестился воевода и, пропустив вперед стрельцов, пошел вместе с Яковом замыкающим.
Караван-сарай, отстроенный татарином Базарбаем, напоминал крепость: мощные бревенчатые стены, внутри которых гостевые комнаты для гостей из Турции и Персии, двор, где разбивали шатры татары, не любившие крыш.
В высоких дубовых воротах, обитых железом и утыканных гвоздями, имелась калиточка. Вот в нее-то Костромитинов и постучал. Открылось маленькое оконце, забранное решеткой, через которую были видны одни глаза.
– Чево хатэл? – поинтересовался неизвестный привратник.
– Открывай, – потребовал Костромитинов.
– Завтра прихади, – ответствовал голос, и оконце закрылось.
– Ах ты засранец! – возмутился Леонтий Силыч и опять постучал: – Хозяина позови. Скажи, воевода пришел!
– Завтра прихади. Хазяин отдахать спать, никаго не пускать.
– Ну ладно, – с угрозой в голосе сказал Костромитинов. – Дай-ка пищаль, – потянулся он к ближайшему стрельцу и, взяв оружие, что есть мочи долбанул прикладом в калитку. Грохот поднялся такой, что изнутри караван-сарая залаяли собаки. Наконец-таки оконце снова открылось, и показалось лицо хозяина.
– Зачем стучишь, Лявон? – приторно-ласково спросил Базарбай. – Зачем людей беспокоишь, а?
– Ворота открывай, разговор есть, – хмуро сказал Костромитинов.
– Какой разговор на ночь глядя? – деланно удивился татарин. – Завтра приходи, а? Поговорим, шашлыка покушаем, пловом угощу.
– Базарбай, ты долго будешь ваньку валять? – выступая вперед, спросил воевода. – Тебе что, непонятно сказано? Открывай двери!
– Э, воевода-боярин! – радостно завопил Базарбай, изо всех сил изображая радушие. – Что случилось, боярин?
– Сам знаешь, что случилось. Открывай двери, – повторил воевода, начиная злиться. – Иначе – высадим!
– Э, воевода, моя дверь крепкая, – зацокал языком татарин. – Ты скажи лучше, что тебе надо? Подати я заплатил. Бакшиш домой принесу. Зачем дверь открывать? Ты так скажи – может, ответить смогу…
– Ведомо мне, что у тебя на дворе русские девки, которых продать собираются, – попытался объяснить воевода.
– Э, а что девки? – удивленно воззрился татарин. – Если я девка куплю, моя она девка!
– Купчую покажи, – потребовал Котов.
– Э, какой купчий тебе?
– Такую, в которой девки себя продают, – терпеливо сказал воевода. – Или – от старого хозяева купчая, где вписано, что согласны девки другому запродаться. Может, вольные они, али крепостные чьи. Нельзя на Руси людей без их согласия продавать!
– Купчий йок! Зачем купчий? Я купил – мой девка. Якши, да? Мой улусник девка у ляха купляй, он его хазяин. Какой купчий? – начал горячиться Базарбай, от волнения забывая русский язык. Но дверь не открывал.
– Ну, не хошь по-хорошему, будет по-плохому. Будет тебе сектым башка! – прорычал воевода и кивнул Костромитинову: – Командуй, Леонтий…
Пока
